Держава (том третий)
Шрифт:
Прочтя оную, генерал пришёл в ужас:
— Но это, батенька, настоящая революция! Вы угрожаете спокойствию столицы. Я вам верил… А теперь думаю, что вас следует арестовать как подстрекателя к бунту.
Не дослушав генерала, Гапон покинул его кабинет, направившись на встречу с министром юстиции Муравьёвым.
Пролёткой правил вооружённый наганом телохранитель Филиппов — громадина с неимоверной физической силой. Навстречу попался казачий разъезд, до колик в животе напугавший Гапона: «Вот ведь как может быть. Через полчаса с самим министром юстиции встречаться буду, а еду от его превосходительства
— Ежели что станут гуторить, ты, Филиппов, с ними не спорь, — велел телохранителю, с облегчением вздохнув, когда казаки, покачиваясь в сёдлах, миновали их.
Священника сразу пропустили к министру.
— Вот, сын мой, — обескуражил министра таким к нему обращением, — одна из копий нашей петиции. Страна переживает политический и экономический кризис… Настал момент, когда рабочие, жизнь коих очень тяжела, желают изложить свои нужды царю…
— Я согласен с пожеланиями об улучшения экономического положения рабочих, но к чему эти дерзкие требования политического свойства? — разорвал петицию министр, швырнув обрывки под ноги Гапона. — Не вашего ума, отче, политика. Вы понимаете, что замахнулись на самодержавие…
— Да, ваше превосходительство, — взяв пример с казаков, нагло уставился на министра юстиции. — Это ограничение царской власти на благо самого самодержца и народа. А рвать петицию не следует… Ибо одна копия отдана корреспонденту английской газеты. «Молодец Рутенберг… Или, как его сейчас величают, Мартын. Правильно, что не послушал меня, — гордо хлопнув дверью, покинул приёмную министра юстиции. — Будет кровь», — проезжая мимо греющихся у жаровни солдат понял он.
— Останови–ка, братец, — велел Филиппову и громко поинтересовался, глядя на серые шинели. — Дети мои, неужели станете в народ стрелять, коли командиры прикажут…
Те мрачно молчали и лишь один, с нашивками, буркнул сидящему на козлах Филиппову:
— Трогай подобру–поздорову… А то неровён час — по шее схлопочешь, несмотря на свой важный вид.
«Эти будут стрелять, — покрылся испариной, несмотря на мороз, Гапон. — Будут, будут, — с ужасом твердил он. — Но отменить шествие невозможно… Ведь потом во всём обвинят меня, — застонал от охватившей его безысходности. Надо остановить кровопролитие… Но как? Пусть этим займутся другие. Интеллигенты, например», — велел ехать на квартиру к Максиму Горькому, адрес коего дал ему Муев.
— Нет, поезжай лучше в Нарвский отдел, — передумал он: «Пошлю оттуда кого–нибудь к писателю».
Посланец Гапона рабочий Кузин на квартире Горького не застал.
Открывшая ему дверь молодая красивая женщина: «Горничная, наверное, или поварёшка, — определил её жизненный статус пролетарий, не слишком ласково направила его в редакцию газеты «Сын Отечества». — Да, а чё мне? Деньгами батька снабдил, катайся на ямщиках, — рассуждал он, попутно надумав посидеть в трактире. —
В редакции застал целую толпу «антиллехентов». Писателя узнал по портрету в газете и выложил ему просьбу священника — предотвратить ожидаемое кровопролитие.
— Ибо солдат в город нагнали видимо–невидимо.
— Это мы и так видим, без отца Гапона, — с плохо скрываемой иронией произнёс господин в очках и бородке. — Ещё бы немного, и вы нас не застали. Приглашаем вместе с нами посетить министра внутренних дел Святополк—Мирского. Потребуем убрать войска с улиц города, чтоб дать возможность рабочим поговорить с царём.
— Да нет императора в Петербурге, — перебил господина Максим Горький. — В Царском Селе от террористов с семьёй прячется.
— Говорят, его здорово напугали на Крещенье, — хмыкнул ещё один интеллигентного вида господин.
Целая вереница саней и пролёток направилась к дому министра.
В точь такая же поварёшка, по мнению рабочего, как и у Горького, объяснила прибывшей депутации, что его превосходительство отсутствует.
— Врёт прислуга, — кипел праведным гневом господин в бородке и очках. — Не желает с нами встречаться. А поехали, господа, к председателю Комитета министров Витте, — предложил он.
Сергей Юльевич делегацию принял и даже распорядился подать чай с печеньями.
— Погрейтесь с дороги, — делая добродушный вид, угощал прибывших, узнав по портретам почётного академика Арсентьева, писателей Анненского и Горького: «Остальные мне совершенно неизвестны. Особенно вон тот, в смазных сапогах и косоворотке, что громко прихлёбывает чай и лихо поедает печенье», — с трудом скрыл усмешку.
Вспомнив, что он послан отцом Гапоном — не чаи распивать, Кузин с набитым ртом пробубнил:
— Эта! Отче просил, дабы избегнуть великого несчастья, посоветовать государю — принять рабочих и выслушать их требования, — вытер ладонью мокрые губы.
Витте, глядя на прибывшую делегацию, отрицательно покачал головой.
— Господа общественники, я этого дела совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу. Им занимаются другие люди, вплоть до великого князя Владимира Александровича. Так что увольте, — расставил в стороны руки. — Рад бы помочь, да не в моей компетенции вопрос…
Обескураженная делегация, поздним вечером возвращаясь в редакцию, недовольно обсуждала прошедшую аудиенцию.
— Как же так, — горячился член городской управы, присяжный поверенный Кедрин. — Завтра может пролиться кровь, а к председателю Комитета министров… как он сказал… это дело совсем не относится. Правильно мы ему ответили, что в такое время он приводит формальные доводы и уклоняется от исполнения прямых своих обязанностей по предотвращению кровопролития.
— Царь Берендей в пьесе Островского «Снегурочка» говорил своему премьер–министру Бермяте: «Поверхностность — порок в почётных людях, поставленных высоко над народом», — задумчиво произнёс литератор Анненский.