Держава (том второй)
Шрифт:
— Натали, пора вставать, сестрица.
И лучи солнца в занавешенное марлей оконце, и весёлый пляс толстенького божка на стене, и счастливое лицо подруги, и солдатский говор за тонкой стеной фанзы, и дурашливый крик осла неподалёку…
— Главврач зовёт?! — зевая, произнесла Натали, до слёз рассмешив подругу.
Быстро отогнав смехом сон, побежали умываться к колодцу во дворе дома, чуть не сбив с ног нёсшего для лошадей мешок ячменя, повозочного.
Вновь развеселились, чувствуя спиной взгляды солдат.
— Доброе утро,
— И вам того же, — разыгралась подруга, брызнув в офицера водой с ладони, что вновь вызвало неудержимый смех.
Позавтракав подгоревшими бобами с жёстким куриным мясом, продолжили поход.
Солнце уже взошло, окрасив восток в бордовый цвет.
— Цвет крови, — перекрестился повозочный.
Гремели двуколки. Натали развлекал беседой Игнатьев. Её подругу — молоденький офицер.
— Сергей Рудольфович, сколько вёрст, на ваш взгляд артиллериста, во–о–он до той рощи.
— Пять, — прищурившись от солнца, ответил Игнатьев, сдвинув на обгоревший нос фуражку с коротким козырьком.
— Идите ко мне под зонтик, — смеясь, предложила Натали.
— Хорош я буду под зонтиком… Осёл обхохочется.
Дорога стала хуже. Выбоины и камни сотрясали двуколку.
Натали вышла размять ноги и по выбитой колее, вслед за двуколкой, спустилась в неглубокий, буйно заросший небольшими деревцами и пыльной травой, овраг.
Стало чуть прохладнее, зато из травы вылетели мириады злобных, потревоженных людьми и животными комаров. Постучав ладонями по щекам, выбрались из оврага, проехали тополиную рощу, до которой Игнатьев весьма точно определил расстояние, и вдали показались сопки.
Солнце палило. Жара донимала.
Натали вновь забралась на двуколку и не заметила, как задремала.
Обоз миновал гаоляновое поле и втянулся в узкое ущелье с пологими скатами заросших деревьями сопок.
Натали приснилось, что она слышит гром: «Гроза начинается», — подумала во сне и раскрыла глаза, в ту же минуту почувствовав, как неведомая сила выбила из рук зонтик.
— Наташа, ложись, — кричала ей подруга.
«Да это стреляют, — вдруг осознала она, как–то замедленно, по её разумению, спрыгивая с двуколки и тихим шагом, почему–то не имея сил бежать, удаляясь от неё. — А ведь могут убить…» — отстранёно подумала, наклоняясь над прижавшим руки к груди, пожилым повозочным.
Рядом с ней в землю ударила пуля, выбив совсем нестрашный фонтанчик пыли. Затем с неприятным, глухим звуком — другая: «Я могу сейчас умереть… Меня может не быть… — удивилась она. — Меня не БУДЕТ… Разве это возможно?!» — будто со стороны увидела выезжающую на позицию батарею.
Игнатьев, собранный и сосредоточенный, что–то энергично кричал, сидя на коне и расставляя четыре пушки.
Другие четыре расставлял молоденький офицер.
Подполковник Пащенко, на вороной лошади, отдавал неслышные ей команды. Его сопровождал
Батарея снялась с передков, Пащенко взмахнул шашкой, трубач поднял к губам горн, упряжка отъехала от пушек, и те орудия, которыми командовал Игнатьев, гавкнув по–собачьи, отпрыгнули назад, окутавшись дымом.
И тут к Натали вернулся слух.
Она услышала визг картечи, и визг раненых ею людей на склонах сопки.
Следом выплюнули снаряды другие четыре пушки.
И наступила тишина.
— В самую говядинку попали, — перестав стонать, радостно произнёс перевязанный ею повозочный.
«Но ведь там тоже люди», — ужаснулась она, насчитав ещё восемь пушечных выстрелов.
Через несколько минут рядом раздался конский топот, и сквозь туман в голове она услышала взволнованный голос Игнатьева:
— Всё в порядке, Натали? Ты не ранена? Весь фартук в крови…
— Жива и не ранена, устало ответила он. — А кровь на переднике не моя, — глянула, как санитары уложили раненого на носилки, и споро потащили к двуколке.
— Наташенька, сестричка, жива, — гладила по щеке и целовала её подбежавшая подруга.
— Наталья Константиновна, вы почему под таким огнём не прятались, а раненого перевязывали?! — отчитывал её подошедший доктор. — Погибнуть бы могли. Вас ведь учили, что перевязывать раненых при стрельбе противника, недопустимо. Сестра милосердия оказывает помощь, и помогает санитарам выносить раненых с поля боя, только при спокойных обстоятельствах затухающего обстрела… Убитые есть? — отвязался, наконец, от Натали.
— Есть! — трагическим голосом произнёс Игнатьев, думая: «Чего эскулап пристал к девушке, у неё и так от волнения ноги не идут».
— Кто? — разволновался доктор.
— Придурошный, крикливый ишак, — махнул в сторону лежащего на земле осла.
— Вы всё шутите, а мне не до смеха, — взъярился врач. — Сестра, оказывайте помощь раненым, подпоручик совершенно здоров, — от избытка чувств, накинулся на другую сестру милосердия.
— Давайте руку, помогу дойти до двуколки, — дотронулся до локтя девушки Игнатьев.
— Спасибо, сама как–нибудь доберусь, — начала приходить в себя Натали: «А ведь меня могло уже не быть», — вздрогнула, от пулей пронзившей голову мысли.
— Хунхузы, — спустились с сопок несколько артиллеристов. — Японцы сюда пока не добрались.
Отправив двуколки с ранеными в Ляоян, обоз медленно двинулся дальше.
После перенесённых испытаний ехать стало тяжелее и муторней.
Повозочные забыли про сон, и вертели головами по сторонам, высматривая подлых хунхузов.
День наполнялся зноем. Солнце раскалялось и немилосердно пекло людей. Воздух помутнел от жары.
Солдаты расстегнули воротники и надвинули на глаза бескозырки. Мучила жажда. Фляги давно были пусты, а не речушек, не ручьёв по пути не попадалось.