Держава (том второй)

Кормилицын Валерий Аркадьевич

Пир пошёл горой. Из официантов остались только двое. Расположившись за спиной посетителей по обе стороны стола, неотступно следили за клиентами, предупреждая малейшие желания. Когда Рубанов потянулся за солью, один из них тут же подал солонку. Когда Дубасов достал портсигар, официант мигом протянул зажжённую спичку, вызвав в подпоручике мысли, поменять на него денщика Петьку Ефимова.

— Это вам не армия, — похвалил обслугу подполковник Кусков, как только утолил первоначальный голод и тоже блаженно закурил, воспользовавшись помощью услужливого официанта. — А денщик сейчас бы, почёсываясь, стал выяснять: «чего изволите приказать, вашвыскородьбродьсковородь».

Затем, позёвывая, стал бы ходить по комнатам, разыскивая спички, — развеселил офицеров. — Не найдя, притащил бы на грязном совке уголёк от самовара, и добился бы того, что курить расхотелось, и офицер бы послал его к чёрту вместе со спичками и грязным совком.

— Денщикам следует у официантов учиться, — согласился с ним Рубанов.

— Дамы и господа.., — не слушая Рубанова, продолжил Кусков, снимая запотевшее пенсне.

Официант достал платок и кинулся, чтоб протереть его, но Зинаида Александровна сама справилась с этой задачей.

Надев пенсне, Дмитрий Николаевич произнёс:

— …Меня переводят командиром батальона в московское Александровское военное училище, — вновь затянулся дымом. Выпуская его аккуратными колечками, внимательно оглядел офицеров. — Ясное дело, Александровское училище стоит на втором месте после Павловского, — ублажил их души, — но я сделаю его первым, — хряпнул по столу здоровой рукой.

Дамы вздрогнули, а из–под земли вырос дородный метрдотель.

Мановением руки удалив его туда, откуда появился, подполковник закончил монолог:

— Мы обсудили сложившуюся ситуацию с Бутенёвыми. По словам врачей, петербургский климат вреден Константину Александровичу, и вскоре семья переезжает в Москву.

— Да, Натулечка, мы не говорили тебе, но сейчас всё решено, — затараторила Зинаида Александровна. — К тому же, выдаю тебе страшный секрет, — громко произнесла она, выдав секрет ещё половине зала, — в Москве состоится наша свадьба с господином подполковником, и я стану мадам Кусковой, — задохнулась она от счастья, а Дмитрий Николаевич обречённо, словно воздух свободы, выдохнул папиросный дым и раздавил в пепельнице окурок, подумав, что потрясённый новостью официант пренебрёг им, и даже не пошевелился, чтоб услужить.

— Се ля ви [1] , — по слогам произнёс он и закручинился, по–женски подперев щёку правой рукой.

Бывшие гимназистки захлопали в ладоши и что–то зачирикали, поздравляя тётю Зину.

Акиму стало грустно.

Ничего не изменилось вокруг: те же люди, тот же банкетный зал, а на душе стало пусто, тоскливо и одиноко.

«Как я буду жить без неё? — на секунду встретился глазами с Натали, и столько любви было в её взгляде…

Румынский оркестр заиграл танго…

1

фр. такова жизнь.

«Она любит меня», — и тоска прошла, прошло одиночество и пустота, а душу омыла оранжевая волна счастья.

Волна душистых яблочных лепестков, весенняя волна любви, тепла и нежности к этой невысокой, стройной девушке, с глазами цвета танго.

Узнав, что скоро надолго расстанутся, Натали с Акимом старались встречаться как можно чаще.

Бутенёвы, рассудив, что подпоручик Рубанов, несмотря на то, что гвардеец и сын генерал–адьютанта, является скромным и положительным

человеком, спокойно отпускали с ним свою дочь. К тому же, все их мысли были заняты переездом.

Подполковник Кусков с Зинаидой Александровной отбыли в Москву обустраивать жилище и принимать под команду юнкерский батальон Александровского военного училища.

Так что Натали с Акимом были практически предоставлены самим себе.

Гуляли, катались на санях, посещали музеи и концерты. А там подошла Масленица — всенародный праздник веселья. Петербург на целую мясопустную неделю стал городом блинов и «веек».

— Натали, помнишь, как в детстве мы ждали, когда из окрестных чухонских деревень с началом Масленицы появятся сотни веек. Масленица у меня связана не столько с блинами — в детстве не отличался хорошим аппетитом, сколько с финнами и их шустрыми лохматыми лошадками, запряжёнными в низенькие сани.

— Конечно, помню, — нежно взяла под руку своего кавалера юная дама. — А больше всего мне запомнились «рытцать копеек», куда б не просили их ехать. И когда папа в детстве спрашивал, каких конфет мне купить, я просила шоколадных на «рытцать копеек». Это его так веселило, — засмеялась она и вдруг вскрикнула: — Аки–и–м, — затрясла в восторге его руку, — вейка, вейка, — указала пальцем на низкие саночки, запряжённые маленькой лошадкой.

Они, словно попав в детство, любовались лохматой лошадкой. Вся упряжь и дуги были увешаны разноголосыми бубенцами и разноцветными ленточками.

Когда это звенящее чудо приблизилось, Натали взмолилась, вновь принявшись дёргать и трясти мужскую руку:

— Ну Аким, ну миленький, ну останови их и давай прокатимся.

Рубанов был счастлив. Ему нравилось, что она назвала его «миленький», нравилось, как по–свойски с ним обращалась, тормоша и тряся за руку, нарушая этим все нормы этикета.

— Натали, — улыбаясь, обратился к ней. — Ты сейчас привела бы в ужас не только своих классных дам, но и мадам Светозарскую, — остановил вейку с сидящим на облучке белобрысым чухной, смолящим короткую трубочку и помог даме устроиться в санях. — Эй, вейка, сколько возьмёшь?

— Рытцать копеек, — получил ответ, приведший в восторг Натали.

Кроме веек они освоили ещё один вид развлекательного транспорта — перевозку через Неву на деревянном кресле с полозьями. Для кресел с толкающими их конькобежцами, была специально расчищена широкая полоса на льду от одного берега до другого.

Расстегнув шинель и подложив одну её полу под Натали, чтоб было теплее сидеть на деревянной скамье, обитой грубой шерстяной материей, и, обхватив даму за плечи, чтоб было не холодно на ветру, они несколько раз пересекли Неву.

— Ваше степенство, — здорово повысил в звании тощего мужика на ржавых коньках, пыхтящего позади них. — Как опытному промысловику хочу сделать тебе выгодное предложение, — издалека зашёл Аким. — Сдай–ка мне, братец, в аренду своё кресло. Я сам его завтра потолкаю, а ты заработаешь за это пятишник.

— Целый пятишник, — обрадовалось «степенство». — Идё–ё–т. «Во дурачок, — подумал предприниматель, — оно вместе с полозьями лишь трёшницу стоит».

На следующий день Аким, одетый в тёплую тужурку, меховую шапку с зелёным бархатным верхом, которую взял напрокат у кучера Ванятки, и в гимназические штаны, оставшиеся от славных детских времён, предстал пред ясны очи любимой. Через плечо у него были перекинуты не аксельбанты, а коньки.