Державный
Шрифт:
— Можете не волноваться, никто не собирается вас обижать. Вы попали в затруднительное положение, но, должен вам сказать, сами в том виноваты, поскольку проявили вопиющее неуважение к нашему праведному старцу Ионе. Кусок льда, выскочивший из-под копыта вот этой самой несчастной лошади, поранил ему лицо. Вы не соизволили замедлить ход своих лошадей, когда обгоняли нас, и за то, по слову праведника, поплатились. Вам следует прежде всего принести старцу свои извинения. Мы вас прощаем, но, как видите, наша гвардия настроена по отношению к вам довольно строго. Давайте избежим ненужной стычки.
— Видит Бог,
— Я — Гийом де Бланшфор, сын Анри де Бланшфора, по стечению множества причин поселившегося в Московии и перешедшего в греческое вероисповедание, — отвечал монах. — Но моё русское имя иное, в иночестве я — Фома. А теперь, прежде чем вы назовёте свои имена и мы займёмся вашим юношей, прошу вас — слезьте с коня и поклонитесь старцу Ионе в знак того, что вы приносите ему свои искренние извинения.
— Нам ужасно радостно увидеть здесь соотечественника, и я с готовностью выполню то, что вы нам приказываете, дорогой Гийом, — произнёс Бернар и впервые улыбнулся, являя дружелюбие.
— Прошу вас всё же называть меня Фомою.
— Хорошо, дорогой Тома, как скажете. Достопочтенный старец! — Бернар приблизился к повозке, из которой только что выбрался старый, убелённый сединами, красивый иерарх. — Простите нам наше неразумение и непочтение. Признаю, что, как бы мы ни спешили, нам следовало остановиться и воздать вам те почести, коих вы заслуживаете своим служением Господу Иисусу, нашему общему Богу.
Монах стал переводить старцу слова Бернара, а Бернар тем временем преклонил перед иерархом колени, стукнувшись ими о твёрдый утоптанный снег. Выслушав Фому, старец произнёс что-то и медленно осенил Бернара крестным знамением. Тут только, глядя на эту сцену, Андре осознал, что никакой схватки с дикарями уже не предвидится, и полностью отдался во власть боли. Теперь ему подумалось, будто всё происходящее лишь мерещится — монах-московит, говорящий по-французски, старец, похожий на святого Петра, хмурые и глумливые лица дикарей, бьющаяся в пяти шагах Эраблиера, которую теперь придётся заколоть… Лица Бернара, Фомы и старца склонились над стонущим Андре.
— Старец спрашивает, где больше болит, в колене или в лодыжке? — донёсся голос то ли Фомы, то ли Бернара.
— Везде, — простонал юноша. — Терпеть невозможно!
И тут старец пробормотал какую-то свою варварскую короткую молитву и со всей силой хлопнул Андре ладонями по лодыжке и колену. Адская боль пронзила всё его существо, такая невыносимая, что глаза юноши закатились и сознание покинуло его.
Когда он очнулся, то увидел себя лежащим в повозке рядом с Фомою и Бернаром, которые сидели и смотрели на него, ожидая, когда к нему вернётся душа.
— Как твоя нога? — тотчас спросил Бернар.
— Не знаю, — тихо ответил Андре, боясь пошевелиться, потому что боли не ощущалось и было страшно её воскресить.
— Это уже хорошо, — засмеялся Фома. — Болела бы — знал.
— Как? Мы ещё едем? Мы ведь уже были в виду города, — удивился Андре.
— Лежи-лежи, — усмехнулся Бернар, —
— Боюсь!
— Смелее, мой мальчик! Тома уверяет, что для старца Ионы исцеление таких увечий, как у тебя, сущий пустяк.
— Не могу, боюсь.
— Ну и лежи тогда, покуда не приедем.
— Мне почему-то ужасно холодно. Знобит.
— А мне как раз жарко. — Бернар снял с себя свой превосходный упелянд [3] и накрыл им Андре, у которого и впрямь начали стучать от озноба зубы. — Так, значит, вы, — продолжил он разговор с Фомою, начатый, ещё когда Андре пребывал без сознания, — едете в Муром за сыновьями князя Базиля?
— Да, — ответил молодой монах, — именно так. Надеюсь, вы осведомлены о нынешнем состоянии дел в Московском государстве и соседних с ним русских княжествах?
3
Упелянд — huppelande (фр.) — верхняя одежда в эпоху позднего средневековья, подбитый мехом плащ с колоколообразными рукавами. Низ его не доходил до колена.
— Лишь немного, — сказал Бернар, пошевелив ладонью так, будто он оглаживал ею что-то круглое.
— Знаете, кто овладел московским троном?
— Да, некий Шемяка. Кажется, родственник Базиля?
— Двоюродный брат. Дело в том, что после смерти великого князя Димитрия, победителя монголов в славном сражении на Куликовом поле, стал княжить его старший сын Василий. Перед своей смертью он завещал престол своему сыну, тоже Василию.
— Нынешнему?
— Да, верно. Ему тогда было десять лет от роду, а родной дядя по имени Юрий воспротивился этому, захотев овладеть Москвою, потому что раньше после смерти великого князя его место занимал не сын, а следующий брат по старшинству.
— Зачем же тот Базиль завещал сыну?
— Чтобы княжество Московское продолжало возвышаться. Разве не так у нас во Франции, в Париже?
— Ну да, ну да, понимаю. И что же? Началась война?
— Нет. Тогдашний верховный архиерей митрополит Фотий сумел всё уладить, но после смерти Фотия действительно разгорелись великие распри. Юрий со своими сыновьями, Василием Косым и Димитрием «Д1емякой, стал бороться за престол, причём Василий, будучи от природы косоглазым, завидовал тому, какие у Василия Васильевича красивые глаза, и беспрестанно похвалялся, что, как только возьмёт Москву и пленит великого князя, вырвет их у него из глазниц. В конце концов он сам попал в плен к людям Василия, и те, злясь на Косого, взяли да и выкололи ему очи.
— Какая дикость! — фыркнул Бернар.
— А то у нас ничего подобного не случалось, — заметил с укоризной Фома.
— Случалось, и даже похлёстче, — засмеялся Бернар.
— То-то и оно. Ну вот. Война закончилась полным поражением врагов Василия и договором с ними, ввиду того что к Москве пришли полки татарского хана Улу-Махмета. Однако, не сдержав условий договора, Димитрии Юрьевич не пришёл к Москве, когда хан принялся её осаждать, и не помог своему двоюродному брату. Не зря у него и прозвище такое — Шемяка.