Державы Российской посол
Шрифт:
– Вас трогает эта шалость гетмана?
– О, пресвятая мать, нет! Смешно придавать значение всем проказам Януша. Мотря, или Оксана, или Параска… Я их не считала. Досадно, что сплетники точат об него языки. Кто-то перехватил цидулку…
– «Целую уста коралловы, ручки беленьки и все членки тельца твоего беленького, моя любезная кохана Мотроненько», – произнес нараспев Броджио.
Амурная цидулка Мазепы навязла ему в ушах, так как во дворце Сапеги ее часто повторяли, издеваясь над старым ловеласом. Лицо Дульской оставалось непроницаемо-спокойным.
– Браво, княгиня! Вы правы, девчонка не стоит вашего мизинца. Слава богу, она не поссорила вас с казаком. Кстати, распря его с Кочубеем тоже весьма нежелательна, весьма… Как раз теперь гетману надо объединять полковников, копить военную мощь.
– Нас с Янушем, мой друг, связывает не минутная прихоть.
– Да, да… Довольно об этом… Достаточно ли ясен вам, княгиня, мой замысел?
Ему самому не терпелось дать себе волю, высказать план, составленный на вилле Сагрипанти. Кардинал согласился с доводами Броджио – уж коли война затянулась, пусть московит и швед дерутся до взаимного изнурения. Затем, в подходящий момент выступит Мазепа, поддержанный как украинской, так и польской знатью, выступит с тем, чтобы Малороссия и Польша образовали одно государство католиков и униатов, подведомственное Святейшему престолу.
Иезуит говорил, и перед ним неотступно переливался пурпур кардинальской мантии, нисходящей на его плечи. Пускай льется кровь на полях сражений, он, Элиас Броджио, выйдет победителем.
МЕТАМОРФОЗЫ
1
«Объявляем через сие кому о том ведать надлежит, что мы объявителя сего майора нашего от гвардии князя Бориса Куракина отпустили в Карлсбад ради лечения».
Куракину читалось многое сверх строк путевой грамоты, подписанной Петром 28 июля 1705 года.
Письменной инструкции Борис не получил, а слушал устную, в холодной тиши задымленной оружейной мастерской. Царь очень скоро облюбовал ее, поселившись в Слушковском замке, и отводил душу за починкой ружья или пистолета.
– Насчет альянса Ракоци с Карлом слух ложный, – сказал Петр, отложив напильник. – Интереса к тому ни с которой стороны не вижу. На что Карлу враждовать с цесарем?
Борис примостился на верстаке неудобно, ноги до пола не доставали, да еще покалывало чем-то зад.
– И нам бы не накликать свару с цесарем, – отозвался он, морщась. – Ракоци, поди, подмоги запросит.
Петр сидел напротив, в рубахе с расстегнутым воротом, в холщовых засаленных штанах, вытирал руки об колени. Тут его заветное владение – инструмент, тиски, пляска синих огоньков в горне, горькое дыхание железа, покорившегося мастеру.
– За спрос не платят. Ты солдат не выложишь из кармана. Сохраняй в обхождении приятность.
– Я-то не выложу…
Нащупал под собой окаянную стружку, смахнул.
– Ракоци – рыцарь достойный… Справедливо, Петр Алексеич, дружба нам дорога с каждым потентатом.
Не
– Дозволь спросить… Почто идем к венграм, для войны либо для мира?
Сказал, да не то.
Горн, затухая, вспыхивал. В пальцах Петра, жадных до дела, поворачивался затвор пистолета, загорался, жалил глаза майору.
– Последних солдат кладем, государь. Который год война… Поля не паханы, война разула, раздела…
Советовать он царю не смеет. Однако имеет сомнение. Союз с потентатом малым полезен, а все же с большим выгодней. Иезуит вон похваляется: устроит альянс царского величества с императором. Можно ли уповать на такого союзника?
– Цесарь в испуге от венгров, – промолвил царь, оборвав дерзостно-пылкое излияние. – Оттого и подъезжает к нам.
Встал, раздул огонь в горне. Заскорузлая кожа мехов издавала жалобу. К черному своду мастерской поднялось зарево, оружие окуналось в кровь, – мушкеты, прислоненные к стене, клинки на полу охапками, как дрова.
– Ты навигацию учил? Применяй к дипломатии! У справного корабля снасть на любой ветер в готовности.
При всем том курс корабля российского – к миру. К миру наивозможно скорейшему. Уступи Карл кусок побережья, добытый нашей кровью, – сей же миг отбой сыграем войскам. Нет, уши затыкает, упрямец.
– Ни версты, ни пяди нам не простит. Матвеев в Гааге схлопотал посредника, пытал короля… Мир, говорит, подпишу токмо в Москве.
Этого Борис не знал. Офицеры, собиравшиеся у него за чаркой, сведений о тайных демаршах при европейских дворах не имели.
– Мир нам никто не подарит, Мышелов!
Опустил длань на плечо майора, сжал. Явственно ощутилось, как потекла, заструилась по всем членам сила звездного брата.
– Ты в Карлсбаде не бражничай смотри! Леченье исполняй, от лекарей не бегай, чтоб сомненья не было…
Рано или поздно явится верный человек – с бумагами для доступа к трансильванскому владыке. Ныне почти все венгры под его державой. Люди из многих столиц околачиваются вокруг Ракоци. Одни с открытым титулом, другие приватно. Он – Куракин – имя и званье свое из ума выкинет. Откроет токмо князю, из уст в уста.
– С ним способнее всего по-немецки… Французского языка ведь нет у тебя.
– Малость, государь.
– А итальянский твой? Вяжешь еще?
– Не запнусь, верно…
– Унтер тоже по-итальянски умеет? Башковитый унтер. Почто квасил на дворе у себя? Отдал бы учиться. Молодец ведь. Как он цидулу иезуитскую сберег!
– Сберег, да что толку, государь? Лепятся иезуиты к Мазепе, лепятся, а ты ему веришь.
Сказал и испугался.
– И ты… И ты славного воина позоришь? – спросил Петр в упор и ухватил Бориса за волосы.
– Не позорю я…
Звездный брат подтолкнул к стене, стиснул крепче пук волос.
– Ты, что ли, днепровские крепости брал? Ты? Поносите верного рыцаря. Зависть боярская…
– Мне почто завидовать, – отчаянность небывалая понесла Бориса. – Я свою службу справляю. А он…
– Ну, что еще?