Державы верные сыны
Шрифт:
Он вскоре попрощался с аульцами и зашагал обратно, в сторону балки, где ожидал ординарец. Надо было, пожалуй, предупредить есаула. Самовольные отлучки в полку строго пресекались. Но это отняло бы полчаса. За такое время можно одолеть десяток вёрст!
Вызванный свистом, Иван подогнал лошадей. Ремезов запрыгнул на свою каурую и, рванув повод, крикнул на ходу:
– В погоню! За мной!
Он не знал, да и вряд ли кто ведал в ауле, по какой дороге направился старый ногаец, – в степи тысяча путей! Но, по всему, дядька аул-бея придерживается маршрута, по которому орда передвигалась.
Ремезов гнал каурую, понукая криком! Следом на татарском жеребце, горячем и гривастом, поспевал Плёткин. Отчаянный перебор копыт катился вдоль долины. Они отмахали уже изрядно, когда замаячили силуэты всадников, и зычный бас окликнул:
– Кто такие?! Казацкий кордон!
– Свои! – отозвался Ремезов. – За ногаем гонимся! Коня угнал!
Донская речь успокоила дозорных.
– Глядите, как бы вас сами не угнали! – предупредил тот же горластый казачина. – Черкесы шалят, разбойничают!
Спустя полчаса, когда лошади начали сбиваться с напряженного аллюра, носить боками и выступил на их крупах пот, казаки настигли-таки едисанский обоз. Став лагерем, путники жгли костры. Распряженные лошадки паслись на луговине. Резкие болотные запахи мешались с горечью дыма и свежестью молодой травы.
Насторожившись, ногайцы встали, когда к ним вплотную подрысили всадники. Но, узнав казаков, дружески их приветствовали. Однако повели себя донцы необъяснимо странно!
Ремезов спрыгнул на землю, стал обходить подводы, в темноте стараясь разглядеть лица женщин. Это не понравилось двум молодым крепким обозникам. Они, не оставляя казачьего офицера одного, заступали ему дорогу и подозрительно спрашивали:
– Куда ходил? Зачем ходил?
Мерджан ютилась на убранной коврами подводе. Она первой узнала его, спрыгнула с высокого борта.
– Леонтий! Продали меня! Калым давали…
– Я отменяю это! – непримиримо выкрикнул сотник. – Ты не рабыня. И забираю тебя….
Видимо, не совсем и не сразу поняли Ремезова не только ногайцы-охранники, новоявленный муж Мерджан, но и сама девушка, покорно пошедшая за сотником.
Иван подогнал лошадей. На виду у всего обоза Леонтий подхватил девушку на руки и посадил на лошадь. Следом запрыгнул сам. Миг – и всадники, под затихающую дробь копыт, растворились во мгле.
Ногайцы гнались до казачьего кордона. Когда же Плёткин, увидев сородичей, крикнул, что за ними гонятся османы, и пальнул для острастки вверх из пистолета, преследователи осадили коней и повернули вспять. Казаки на кордоне бросились своим на выручку. Но сотник с ординарцем, не откликнувшись, вихрем промчались мимо, точно призраки…
17
С утра солнце было по-северному хмурым, пряталось в серой дымке, и тянуло сыроватым воздухом со стороны Балтики, из вековых чухонских лесов. А к полудню все небо очистилось. Залитые яркой синевой, преобразились и сквозящие березняки в парке, и аллеи, и пруды, и широкие лестницы, и самый Екатерининский дворец.
Восхитительный день начала апреля нарушил все планы императрицы. Она велела подать шубку и без промедления отправилась гулять в парк
Потемкин, восхищая своей могучей фигурой и безупречно подогнанным мундиром генерал-адъютанта, с черной повязкой на голове, с осанистым видом неторопливо спустился по лестнице, выйдя из боковой двери дворца. Сердце Екатерины екнуло, она, позабыв обо всем, пошла навстречу. За ней засеменили по песчаной дорожке игрушечно маленькие собачонки, взвизгивая и радуясь солнышку. А свита придворных почтительно отстала, приученная к дворцовому этикету.
– Как изволили почивать, сударь? – спросила императрица, с обожанием глядя на фаворита. – Лицом вы свежи и довольны. Губки красные…
– Спал отменно, матушка государыня, – бодро ответствовал Потемкин, хотя ушел от нее, от своей любовницы, в пятом часу утра.
– Мы извелись, вас ожидаючи.
Потемкин улыбнулся, повинно опустил голову. Но, спустя минуту, лицо его приняло выражение горделивое и сосредоточенное.
– Я нонеча, матушка государыня, ознакомился с рапортом Бибикова о сокрушении им у Казани разбойничьих банд Пугачева. Весть весьма обнадеживающая. Но как ни преткновен Александр Ильич в боевых действиях, важно узнать, что послужило причиной бунта и не было ли подстрекательства среди чиновников губернских. Я от Вашего имени повелел отозвать из армии Румянцева бригадира Павла Потемкина, родственника моего, дабы возглавил Секретную комиссию по расследованию пресловутого бунта.
– Мы знаем это и даем бригадиру Потемкину благоприятствие… Вы, однако, сударь, не соскучившись… А я за десятью запорами держу свою любовь в сердце, она задыхается там, мучает меня, грозит вырваться…
– Государыня! Я всё бросил к Вашим ногам, и не токмо всецело, всей жизнью принадлежу Вам, но и до конца дней своих любить смогу только Вас, служить только Вам и без сумнительства выполню любую волю Вашу. Смысл жизни вижу в служении Вам и Отечеству. – Потемкин сменил негромкую страстную интонацию на более спокойную: – Я обсудил со статс-секретарем, Сергеем Матвеевичем Кузьминым, Ваш рескрипт фельдмаршалу. Там есть добавление.
– Мы знаем. Фельдмаршалу Румянцеву, как ты настаивал, милая милюша, нет ограничений в переговорах с султаном о мирных кондициях. Но визирь его упрямствует.
– Мухсен-заде – мудрый стратег. Визирю мир нужен не менее, нежели на то мы намерения имеем. Длительная война истощает всякий престол. В Порте самой неспокойно… По секретному каналу надобно скореича переправить деньги в Стамбул, привлечь ими на нашу сторону приближенных султана.
– В рескрипте об том фельдмаршалу указано. Не ты ли, милюша, сам писал его?