Державю. Россия в очерках и кинорецензиях
Шрифт:
Вот и Михалков свой главный фильм снял о дворянстве в революции, потому что среду эту знал и любил, и пытли-во интересовался. И народ советский, изрядно уставший за полвека от косноязычных матросиков, чумазых подмастерьев и пожилых рабочих-металлистов, тепло принял кино о том, как люди одного круга с хорошим воспитанием делят заветный чемоданчик: одни все себе хотят захапать, а у других республика голодает и на хлебной осьмушке сидит. Сигналя: царизм пал не потому, что плебеи всегда в большинстве, а потому что крепко поссорилось меж собой русское дворянство, причем за принцип. За важное.
И все это снято с каким-то неприличным, дикарски завораживающим бытийным восторгом. Сладким прижмуром на раннее солнышко, потягусями щенка, смачным, с проплевом,
Чекиста, обвиненного в измене, и есаула, который знает, что крышка, но ему на это плюнуть и растереть.
Потому что кони, потому что солнце, наган, клавесин, гул опасной реки, дымы вечерних хуторов, горы и саквояж с блестящими побрякушками. Даже грабеж эшелона с мешочниками был снят с упоением.
Этот сочащийся с экрана пассионарный кайф ловили все, но объяснить не могли (да в те годы и не пытались). А ключик на поверхности.
Фильм снят дембелем флота, только что вышедшим на волю.
Михалков не выслужил полного срока (что бы там ни пели подобострастные биографы) – но и года в тихоокеанской казарме хватило ему, почти тридцатилетнему дяде, чтоб на выходе объять мир, захохотать, заурчать плотски и шапку в синее небо подбросить.
И потому был в фильме Бог – тот самый, которым Михалков так полюбил клясться в последующие сорок лет.
В травинке, закушенной блаженствующим комэском.
В солнце, бьющем в объектив оператора Лебешева.
В кудахчущих посреди гоп-стопа гусях.
В высшем христианском принципе социальной справедливости, как бы это ни резало слух народившимся позже адептам самодержавной старины и классового эгоизма.
«Пойми, это надо одному! Одному, а не всем!!» – орал их устами один. «Ты – жадный», – отвечал с укором другой, бил по ушам и тащил на закорках к своим.
В те давние-давние годы кричащих паровозов и неумелых оркестров у переметнувшихся дворян еще была вера, что из круто заваренной каши может выйти путное.
Позже – кончилась, но тогда – была.
P. S. «Дело надо делать», – говорил, играя пистолетом, есаул и режиссер грузину-насильнику.
А ведь это, кто помнит, слова Чехова.
1934. Шоу-биз
«Веселые ребята», 1934. Реж. Григорий Александров
Картина глупа с самого начала и до самого конца.
«Веселым ребятам» уже 85, и все эти годы им шьют политику. Вначале говорили, что фильм антисоветчина, американщина и буржуазная пропаганда. Теперь – что он советская агитка и мажорная симуляция. Меж тем фильм – водевиль про то, как пастух и прислуга начудили в санатории, мюзик-холле и Большом театре, в ходе чего бык выпил водки, поросенок выпил водки и домработница Анюта выпила водки, а после животные сплясали на столе, а домработница на сцене Большого. Несоразмерность претензий настолько очевидна, что все они как будто относятся к другой картине. Один Эрдман говорил, что фильм – несусветная пошлятина, и это уже был наезд по существу – но Эрдмана быстро «закрыли», и голос его затерялся лет на 20.
Теперь знатоки на полном академическом серьезе пишут, что начавшиеся в конце 20-х репрессии повредили репутации СССР и ее следовало срочно спасать посредством духоподъемных комедий. Во-первых, никакой репутации у страны, только что отменившей Бога, собственность, имущий класс и церковный брак, не было и в помине. Рузвельт еще в 42-м рассказывал Сталину, как видел в сельской школе карту, из которой СССР вырезали ножницами: это была не та страна, которой следовало забивать голову американским детям. Во-вторых, русские репрессии нисколько не выделялись на фоне зверств в Польше, Румынии, Турции, Италии, Германии и Китае: там сажали коммунистов и случайно
Остается только еретически предположить, что Сталин заказал джаз-комедию из простейшего желания повеселить свой народ. Конечно, эта версия сильно оскорбит знатоков, считающих, что Сталин любил свой народ только с укропом и подсолнечным маслом, – но по всему выходит, что не только. Иногда и на него находило благодушие.
Любимые искусствоведами параллели советской культуры с нацистской тоже весьма поверхностны. Да, и там, и тут был культ здорового, физически совершенного тела, снятого снизу для рельефности. И там, и тут любили блондинок за мнимую чистоту души и столь же мнимую повышенную фертильность (способность к деторождению). И там, и тут почитали античные колоннады, портики и гипсовые символы плодородия – и там, и тут приветствовали массовые шоу, где индивидуальность терялась в коллективных устремлениях и живых картинах.
Это если только выбросить за скобки Голливуд.
В самой демократичной из демократических стран тоже любили колоннады, физическое совершенство, блондинок и массовые шоу. Выборность начальства не мешала Америке запускать сотни герлс на ступенчатую сцену и синхронизировать их одномоментный подъем голой ноги. Перемена вкусов объяснялась не способом управления, а всемирными тектоническими сдвигами социальной структуры.
Прогресс аграрных технологий сделал крестьянство избыточным, и оно устремилось в города на службу прогрессу индустриальному. Резкий рост числа горожан обесценил труд, позволяя набирать армии статистов на любую работу – в том числе и в массовые хореографические феерии махать белою ногой. Новых горожан особенно поражали многоэтажность, величие и рукотворный блеск – Маяковский наилучшим образом выразил соцзаказ в словах «Сделайте нам красиво». Колоннада и парковая геометрия всегда рассматривались бедняками как особый род господской красоты – отсюда и повсеместное увлечение гипсом, мрамором и античными образцами. Вместе с тем немудрящий потребитель любил поржать над свиньей и попеть хором, и ему никто не мог отказать в подобном удовольствии.
Таким образом, «Веселые ребята» со всем их мелодическим совершенством и вульгарным юмором были потребностью всемирно окрепшего нового класса горожан, именуемого в социологии мещанством без всяких уничижительных подтекстов. Советская власть там была совершенно сбоку припека – как справедливо, но слишком уж гневно замечали ортодоксальные марксисты. Хотели, чтоб разом было красиво, смешно, музыкально и глуповато, – принимайте работу.
Мещанская «Одиссея» родилась из спектакля утесовского мюзик-холла «Музыкальный магазин», где действовал продавец Костя Потехин, и американский гастролер, и куча покупателей, и все в исполнении самого Утесова, что приводило к классической водевильной перепутанице. Министр кино, бывший командир дальневосточного подполья Борис Шумяцкий предложил сделать из пьесы фильм и подтянул перспективного режиссера, три года стажировавшегося в США. Так что фильм изначально был продюсерским проектом, как и положено в хорошем Голливуде. Одной из задач момента было максимально заземлить традиционную господскую культуру – отсюда и пошли дирижирование венгерской рапсодией Листа посредством почесывания под мышками, профанация траурных церемоний и пьяный пляс в обнимку с фонарем на сцене Большого театра. Об нос Баха разбили корзину яиц, Венеру Милосскую выбросили в окно, бык, как интеллигент, шляпу надел – словом, хорошо отдохнули. Особо искушенные злопыхатели даже углядели в нашествии скотины на званый ужин метафору воцарения нового класса – но вряд ли Александров был способен на такую тонкую сатиру. Ему б чего попроще – бык в канотье, пьяный поросенок или стрельба из арфы дудками.