Держись, акробат

Ихсанова Лябиба Фаизовна

Я аккуратно вырвал рисунок, разгладил его, подогнул края. Вытащил из доски объявлений несколько кнопок. Приподнявшись на носках, прикрепил снимок грузовика на то место, где недавно была фотография отличницы. Если специально не приглядываться, то не заметно. А никто вглядываться и не будет: Доска висит давно, все к ней привыкли.

Когда прозвенел звонок, я тихо вошел в класс. Никто ко мне не приставал, лишь Олег попытался сострить:

— Что-то очень смирный? Наверное, весь урок изучал Правила внутреннего распорядка?

Я показал ему кулак.

Он промолчал, опустил свой длинный, как у дятла, нос.

Все остальные уроки я думал только об одном: как подготовить маму к приходу Зои Михайловны? Пусть она поговорит с отцом, может быть, ей удастся не допустить бури в нашем доме?

Но все произошло совсем не так, как я ожидал.

9

Между мной и Зоей Михайловной шла давнишняя война. Но знали о ней только мы вдвоем.

Война началась еще в пятом классе. Зоя Михайловна тогда только начала работать у нас в школе и сразу была назначена нашим классным руководителем.

Когда она в первый раз вошла в класс, мы не поверили, что это учительница. Маленькая, тоненькая, как сестра Наиля — Фарида. Даже Зубаржат была здоровее ее. Не верилось, что она уже закончила университет и будет преподавать нам историю. Одета она была в черное платье, волосы у нее — черные, брови тоже черные.

Зоя Михайловна положила журнал, подошла к доске, в этот момент я прошептал: «Кар-р-р!» Сказал очень тихо, даже ребята в соседнем ряду не слышали, а она услыхала. Повернулась к нам, прикусила губу и посмотрела своими знаменитыми глазами. Выдержать ее взгляд никто не может. Девочки затихают сразу, а мальчишки медленно опускают головы. Как будто гипноз какой-то! Я тоже не могу долго смотреть ей в глаза, тоже опускаю голову.

Меня подмывало еще раз каркнуть, но я сдержался.

И зря! Все равно с этого дня она начала донимать меня двойками. Я знал, что в четверти она все равно поставит мне тройку, потому что по таким предметам, как зоология, история, география, может ответить каждый дурак, если хорошо выучит урок. Это не алгебра и не физика. Если по этим предметам есть двойки, то педсовет может решить, что сама учительница плохо преподает, не может заинтересовать учеников. Зоя Михайловна тоже понимала, что нельзя меня оставить с двойкой в четверти, поэтому придиралась ко мне по всяким мелочам. Доказывала, что она — учитель, а я — козявка, школьник.

Не переношу я, когда ко мне придираются, не дают покоя. Пусть лучше накажут, только не выматывают душу.

Когда я был маленьким, в нашем доме, у двери, висел широкий ремень. Правда, отец меня больше пугал им, но однажды, когда я с ребятами загулялся в лесу и поздно пришел домой, отец не стал тратить время на разговоры, снял с гвоздя тот ремень. Отец не любит лишних слов, поэтому мы с ним редко разговариваем.

А мне хотелось бы ему сказать, что я, как и он, буду работать на заводе и постараюсь попасть в его цех. Работать я буду на совесть, и мы с ним прославимся. Отец и сын Шакировы! Оба висели бы на заводской

Доске почета. Там фотографии с тетрадный лист, не то что карточки отличников в школе — меньше ладони!

Но если Зоя Михайловна нажалуется, то получится совсем другой разговор. Я решил во что бы то ни стало предупредить ее.

Но на последнем уроке у Рустама, который вместе с Зубаржат был дежурным по классу, разболелась голова. Зоя Михайловна отпустила его домой, а дежурить поручила мне. Это был удар ниже пояса! Все мои планы нарушились. Теперь ничто не помешает Зое Михайловне встретиться с отцом. Было ясно, что я погиб.

Надо было после уроков убрать класс. Вначале мы с Зубаржат осмотрели парты и собрали вещи, которые оставили наши растяпы. Такие, например, как Наиль. За ним просто нянька нужна: каждый день что-то оставляет. Сегодня под его партой валялась меховая варежка с кожаным верхом. Мировая варежка, толстая, как боксерская перчатка.

Зубаржат нашла в парте Олега дневник и начала его листать, охая над отметками.

— Нарочно оставил, чтобы дома не показывать, — догадалась она.

Мой дневник очень похож на Олегов, я понимал, какое это мучение в конце недели давать его на подпись родителям. Хорошо Зубаржат смеяться.

— Отдай! — сказал я. — Чего ты суешь свой нос куда тебя не просят?

Рукой в варежке Наиля я неловко рванул дневник и порвал лист.

— Сам отвечать будешь! — ехидно сказала Зубаржат.

— Работай лучше, — вконец разозлился я. — Только языком умеешь болтать! А тут, как ишак, вкалываешь.

— Подумаешь, переутомился!

Зубаржат, надув губы, собрала забытые карандаши, резинки, ручки и заперла их в шкаф. Мокрой тряпкой мы протерли подоконники, двери, парты. Следовало теперь полить цветы, я побежал за водой. Возвращаясь с полным ведром, я вдруг остановился: вспомнил, что Зоя Михайловна уже, наверное, пришла к нам. Ведро сразу стало тяжелым, руки ослабли, как в тот день, когда я висел на балконе у Наиля.

Когда вошел в класс, Зубаржат, вытянув ноги, сидела на парте: делала вид, что очень устала. Вдруг она, как ужаленная, вскочила. Я оглянулся. В дверях стояла Зоя Михайловна.

— Что — устали? — спросила она.

— Нет! — бодро крикнула Зубаржат. — Нисколечки!

Я замер на месте. Почему Зоя Михайловна здесь, а не у нас дома? Неужели она успела уже поговорить с отцом?!

Зоя Михайловна ничего не сказала и стала нам помогать. Мы с ней приподнимали парты, а Зубаржат подметала. Потом мы вместе полили цветы.

Но после того как уборка была закончена, Зоя Михайловна не ушла.

— Зубаржат, иди домой. Мне с Шакировым надо поговорить, — вдруг сказала она.

Никогда не думал, что можно так долго собираться! Зубаржат то открывала портфель, то закрывала его, шарила в парте, что-то искала на полу. Наконец она выкатилась.

— Садись, Фаиль, поговорим, — сказала учительница.

Я обалдел: никогда еще Зоя Михайловна не называла меня по имени, только Шакиров да Шакиров.