Держитесь подальше от театра
Шрифт:
Теща была хорошей женщиной и даже любила его, но любовь к дочери была сильнее, и все семейные конфликты заканчивались на Семе. Тесть не вмешивался, так как был лишен права голоса. Соответственно, ребенок тоже воспитывался в неуважении к отцу. Расстаться не хватало ни сил, ни мужества, поэтому вся жизнь проходила с раной в сердце и болью в душе. Конечно, это не типично для еврейской семьи, но чего теперь ни бывает в нашем цивилизованном мире.
В гостинице «Метрополь», в номере тринадцать, шло совещание. Дениц в домашнем халате сидел в кресле и читал газету. Перед ним
– Ну что, повеселились? Что же вы меня позорите перед Михаилом Авраамовичем? Вернуть вас всех обратно?
– Нет-нет, мы непременно исправимся, так сердце болит за народ, – оправдывался Лукавый.
– Босс, вы сами сказали, что надо как люди, – обиженно заметил Косматый.
– Но не уподобляться им.
– Да разгромить этот ресторан и сжечь, – решительно сказал Азазель.
– Спасибо, Мегира, – поблагодарил Дениц. Встал с кресла, подошел к окну. На площади, у памятника Карлу Марксу, шумели демонстранты. С одной стороны оратор, размахивая руками, произносил жаркие, пламенные речи, с другой стороны полиция через громкоговоритель предлагала разойтись, так как митинг был не санкционированный.
«Когда есть стадо овец, козел всегда найдется», – подумал Дениц и, отойдя от окна, сказал: – С завтрашнего дня все будете работать. Ты, – он указал тростью на Лукавого, – будешь чиновником в префектуре и приведи себя в порядок, что это за вид? Ты, – он посмотрел на Азазеля, подумал, – будешь работать в органах правопорядка, в полиции.
– Да там каждому второму надо голову оторвать.
– А ты действуй в рамках закона. Так, теперь ты.
– Начальником, – поспешил вставить Косматый.
Дениц улыбнулся. – Дворником при «ЖЭКе», гастарбайтером.
– Опять гонять будут, – махнул рукой Косматый.
– Нет счастья в жизни.
– Все готово, прошу за стол, – вежливо пригласила Мегира.
– А жить мы будем, – Дениц сел за стол и, немного подумав, сказал: – У Симеона Ивановича.
– Я возражаю! – заявил Косматый. – Двухкомнатная квартира, стены ободраны, санузел совмещенный, в унитазе постоянно льется вода из бачка, и потом, всего одна спальня, никакого комфорта. Я замучаюсь, Азазель храпит, этот, – указал на Лукавого, – во сне дрыгает ногами, а мне с утра рано на работу, за метлой бегать.
– А Симеона Ивановича что, на курорт? – оживился Лукавый.
– Разберитесь сами.
– Я ему голову оторву, – заявил Азазель.
– Ну как ты можешь? – упрекнул его Дениц. – Он же человек, Божие создание.
Азазель скривился.
– Человек – это звучит гордо, – вставил Лукавый, опрокинув рюмочку и закусывая соленым огурчиком.
– И потом он патриот, не бежал за границу, как другие, – добавил Косматый.
– Коммунист?! – ткнув вилкой в сторону Азазеля, выкрикнул, коверкая слово, Лукавый.
– Гражданин, – рявкнул Азазель.
– В общем, сделайте все деликатно и без рук, – промокая салфеткой губы, сказал Дениц, – с учетом его политической ориентации.
Задребезжал дверной замок. Сема оторвался от своей тетрадки, прикрыл ее, подошел к двери
– Кто там, что вам надо?
– Работники «ЖЭКа». Сема открыл дверь.
– Милейший, дорогой вы наш Симеон Иванович, – входя, раскрыв объятия и улыбаясь, запел Лукавый, – как вы можете, мы ждем вас, ждем, а вы все не идете и не идете. Ну разве можно жить в таких условиях? – он обнял Сему за плечи. – Теперь я понимаю, почему жена забрала Изю и ушла к любимой мамочке, – горько, с дрожью в голосе посочувствовал он.
За Лукавым вошли Азазель и Косматый, с ведром и метлой.
– Разве можно так, – продолжал петь Лукавый. – Посмотрите на стены, а ванна, а туалет – это же дискомфорт.
– Идя навстречу человеку, – совершенно безразлично начал Косматый, – руководство «ЖЭКа» постановило, – он достал из ведра папку с надписью «Дело №», – вам, как ударнику коммунистического труда, вне очереди сделать капитальный ремонт, – и он с грохотом бросил папку в ведро.
– Спасибо, – спокойно сказал Сема, – я не нуждаюсь в ремонте. Вы не из «ЖЭКа», я знаю, кто вы.
– И все он знает, – начал нервничать Азазель, – кто много знает, тот плохо спит.
– Спокойно, товарищи, – успокоил его Лукавый, – Симеон Иванович просто еще не знает, что для него обслуживание делается совершенно бесплатно.
– Сегодня бесплатно только сыр в мышеловке, – спокойно ответил Сема. – Это не коммунизм.
– Да что он заладил? – окончательно взорвался Азазель.
– А ты его отправь в коммунизм, – хитро вставил Косматый.
– Надоел ты мне, – рявкнул Азазель и стукнул Сему по лбу.
Решетчатые ворота, с красной звездой на створках, со скрипом открылись. Духовой оркестр дружно грянул «в коммунистической бригаде с нами …». Санитарная машина въехала во двор. На площадке в праздничной форме, выстроенные по линейке, стояли члены «КОМИНТЕРНа, коммунистического интернационала, согласно оперативным документам. В народе бытовало как «приют» или «профилакторий». Мужчины – отдельно, женщины – отдельно. Немного в стороне стояла небольшая группа в белых халатах, из-под которых выглядывали офицерские штаны с лампасами. Впереди, в штанах с генеральскими лампасами, стоял Главврач, в компетентных органах кличка «Агасфер», среднего роста, круглолицый, с доброй улыбкой на лице, на котором торчала черная с проседью клиновидная бородка. За ним, с равнодушным выражением на однообразных лицах, стояли двенадцать «апостолов» от медицины.
Санитары скорой открыли заднюю дверь и выкатили каталку. К вставшему с каталки удивленному Семе подбежала маленькая сморщенная старушонка и, отсалютовав, четко отрапортовала:
– Дорогой Симеон Иванович, мы рады приветствовать вас в нашем дружном оздоровительном «Коммунистическом интернационале» № 4, – она взяла его правой рукой за шею и, резко пригнув, завязала галстук. – Добро пожаловать! – и, отсалютовав, побежала в строй. В ответ снова грянул оркестр.
К Семе подошел Главврач, обнял за плечи, как старого знакомого, и они пошли по чисто убранной аллее.