Дерзкий босс
Шрифт:
– А ты… ты видела новое завещание? – спрашиваю взволнованным голосом.
– Нет. Это все, что тебя интересует?
С силой сжимаю руль, пытаясь совладать с собой и не выбросить ее из машины на первом же перекрестке.
– Я просто не хочу никаких неожиданностей. Например, узнать, что все имущество дед завещал питомнику для собак.
Черт, а дед ведь и в самом деле несколько недель назад грозился лишить меня наследства, раздав все деньги бездомным.
Руки задрожали, и впервые за долгое время я по-настоящему испугался. Мысленно начал прикидывать, что именно записано на меня. Машина, квартира
– Ты правда веришь, что Федор Александрович, человек, который не соблазнился ни на какие деньги и сорок лет был единственным акционером компании, смог бы завещать свое имущество каким-то собакам? – пораженно спрашивает Люба, впиваясь в меня своим пронзительными глазами.
– На старости лет людям свойственно впадать в маразм, – говорю раздраженно, паркуясь перед нотариальной конторой. – И вообще, из-за тебя я не успел на похороны.
– Ты попросил забронировать место на ближайший рейс – я забронировала!
– Пять пересадок, Люба! Пять пересадок, пока я добрался до города! Ты специально это сделала, признайся! – злюсь, вспоминая самые ужасные сорок три часа в своей жизни.
– Послушай, я сделала, как ты просил. Думаешь, у меня было время на то, чтобы смотреть, сколько часов длится перелёт? Я раздавлена смертью Фёдора Александровича не меньше, чем ты, он был для меня вторым отцом! И я была серьёзна, когда говорила, что никто не должен узнать о его кончине. У нас на носу многомиллионный тендер, и если наши конкуренты узнают о настоящем положении дел, нас просто-напросто разнесут в пух и прах. – Она разъярённо прожигает меня своим взглядом, и я полностью разделяю с ней ее мнение. Насчёт взаимной неприязни.
Мы знаем друг друга вот уже семь лет. С того самого дня, когда я впервые увидел ее в приёмной деда в роли секретарши. И с первого взгляда мы возненавидели друг друга. Ей было двадцать пять, мне – двадцать два. Она выглядела настоящей замарашкой, и я не упустил возможности подколоть ее насчёт бабушкиных туфель. Вот тут-то Люба и показала своего внутреннего демона и высказалась насчет того, что думает о таких «тупых пижонах», как я, и о моих красных мокасинах (тогда это было чертовски модно, что поделать?).
Перевожу взгляд на девушку, понимая, что от той невзрачной серой мышки почти ничего не осталось. Разве что характер.
Не была бы Люба такой стервой, определенно подкатил бы к ней вот такой. Стройная шатенка с шикарной гривой волос и пухлыми розовыми губами, которым нашлось бы много применений. Огромные глаза, ямочки на щеках и лисья улыбка. Но внешний вид милой дамочки обманчив, потому что в душе она ведьма. Самая настоящая ведьма. Такой дорогу лучше не переходить, и вообще, что-то подсказывает мне, что родиться она должна была мужиком. Настоящим диктатором с грозной внешностью, а не девушкой среднего роста, с выдающимися формами бюста.
– Ну чего таращишься? Идем, три минуты осталось.
Ах да, а ещё она помешана на пунктуальности. В офисе даже ходили слухи, что она продинамила кого-то из чешских партеров, потому что тот опоздал на свидание. Могу поспорить, она до конца жизни будет незамужней бездетной девой, отпугивающей всех вокруг своими уничтожающими взглядами.
Громко
– О, Кирилл, добрый день, молодой человек! Давно не виделись, – приветствует меня в своём кабинете Никита Афанасиевич, с которым я знаком уже не один год.
– Здравствуйте. Жаль только, что повод не самый радостный, – пожимаю его шершавую руку и замечаю какие-то непонятные переглядывания между ним и Любой.
– Да, повод действительно не самый приятный, – словно очнувшись, бурчит он, в последний раз бросив хмурый взгляд на Левандовскую, и возвращается на свое место за дубовым столом.
Низенький и щуплый старичок, он, как всегда, восседает на своём огромном кожаном кресле и скрупулёзно вычитывает каждое слово в документах. Сколько его помню, его рабочий стол всегда был девственно чист, не считая подставки для ручек и неизменного коричневого ежедневника. Дед полностью и бесповоротно доверял Рубанову, поэтому причин сомневаться в том, что завещание настоящее, у меня не было.
Пока это самое завещание не было зачитано.
Я с волнением жду, когда он наконец-то найдёт нужные документы, распечатает конверт, перед этим продемонстрировав нам, что тот был в целостности, прокашляется и монотонным голосом начнёт зачитывать то, что каким-то непостижимым образом пришло на ум моему деду.
«Загородный дом вместе с тремя доберманами… моему внуку Царёву Кириллу Игоревичу…»
Я выдохнул. Даже расслабился. Все как и прежде, дом мой. Правда, вот с псами придется что-то решать, я им почему-то не нравлюсь, да и они, откровенно говоря, пугают меня до чертиков. Отдам Любочке в знак памяти, она-то с ними точно должна найти общий язык.
«…Все, что находится в банковской ячейке двенадцать ноль один переходит к Левандовской Любови Дмитриевне».
– Я изменю этот пункт в завещании, когда ты женишься и твоя избранница покажется мне достойной женщиной для того, чтобы носить наши фамильные украшения, а пока что я хочу видеть колье и серьги на Любе, – выкрикнул как-то дед во время нашей очередной ссоры.
Вот тебе и семейные реликвии! Хоть бери и женись на Левандовской, чтобы оставить их в семье. Эти украшения принадлежали моей матери, и распоряжаться ими он не имел права, а уж завещать этой особе тем более!
Я перевожу взгляд на довольную Любочку – еще бы, там фамильных драгоценностей на целое состояние. Пробегаюсь по ее стройным ножкам в короткой юбке, и в голову лезут всякие непристойности. Мысленно одергиваю себя: это ведь грымза! И снова внимательно слушаю бубнеж Никиты Афанасьевича.
«…и пакет акций на „СтальПром“ Царёву Кириллу Игоревичу с условием, что он лично приступит к управлению компанией и в течении года не уволит ни одного сотрудника. Также он обязан прислушиваться к мнению Левандовской Любови Дмитриевны, которая будет наставлять и помогать в важных вопросах. При несоблюдении хотя бы одного из пунктов завещания в течение года все акции и активы переходят гражданке Левандовской до момента совершеннолетия детей гражданина Царёва. Всех благ, долгой беззаботной жизни, любви, процветания и достойных наследников. Островский Фёдор Александрович».