Дерзкий рейд
Шрифт:
— Клади коня! Клади!
Это кричал Мурад. Джэксон пытался заставить лошадь опуститься, но та его не слушалась. Мотала упрямо мордой. И вдруг, дико заржав, рванула поводья. Вырвавшись, она растворилась в пыльном вихре.
Сидней попытался было догнать ее. Но через несколько шагов остановился. Он ничего не видел перед собой. Глаза были залеплены песком.
— Скорей ложись! Скорей ложись!
В гуле и шуме ветра он еще различал голос Мурада. Джэксон повернул назад и, вытянув вперед руки, стал на ощупь искать товарища.
—
Мурад лежал, прижимаясь к животу копя. Сидней, выплевывая песок, опустился рядом. Туркмен выругал его: коня упустил. Потом сунул в руку Джэксону платок:
— Замотай лицо.
Пустыня, еще недавно тихая и покорная, неистовствовала. Ветер выл, гудел, скрежетал, и Джэксон спиною ощущал его горячее дыхание. Он плотнее прижимался к вздрагивающему мелкой дрожью крупу коня.
Вдруг Джэксон почувствовал, что их засыпает. Он хотел привстать, освободиться от навалившегося песка. Но его удержал Мурад.
— Надо лежать! — закричал он в самое ухо Сиднея.
Сидней молча повиновался.
2
Буря свирепствовала долго. Может быть, сутки, может быть, трое. Джэксон толком не знал. Сначала он забылся, потом забытье перешло в сон.
Проснулся Джэксон от настойчивых толчков. Его тормошил Мурад:
— Вставай! Вставай!
Сидней неохотно поднялся, размотал платок, открыл глаза и — не узнал пустыню.
Все вокруг изменилось, словно они с помощью волшебства перенеслись в другое место. Сидней зажмурил глаза и снова открыл. Нет, он не спит, но все вокруг иное. Вместо горбатых барханов, которые тут были еще недавно, теперь до самого горизонта простиралась ровная песчаная гладь, слегка покрытая мелкой рябью.
— Вот это чудо!
— Никакой чуда нет, — ответил туркмен, — пески всегда живой, как человек, любят ходить.
Мурад перебрал поклажу. Часть безжалостно отложил в сторону. Оставил лишь необходимое и важное — воду, еду, винтовки и патроны. Все это навьючил на своего коня.
Сами пошли пешком.
3
Полуостров Бузачи. Мелководье. Никаких, даже самых примитивных причалов. Песок, глина, чахлая растительность. Капитан, бормоча татарские ругательства, нехотя подвел шхуну «Абассия» к берегу, вернее, на самое доступное для тяжело загруженного судна место неподалеку от берега. Приказывает бросать якорь.
— Ближе ни на сажень не подойду! — И между ругательствами вставлял понятные фразы: — Хотите на мель посадить?..
Джангильдинов не слушал капитана. Он смотрел на берег, там, чуть в стороне, за прибрежными песчаными буграми, теснились плоскокрышие мазанки, стояли юрты. Аул. Большой аул. Любознательные мальчишки высыпали на берег. Алимбей поднес к глазам бинокль. Вдалеке, подняв облако пыли, скакал табун.
«Угоняют
На прибрежном песке, где лежали на боку две рыбацкие лодки, стоял казах, парень лет двадцати, приставив ладонь ко лбу, рассматривал неизданных пришельцев. В бинокль хорошо видно испуганно-тревожное выражение его худого лица. Незнакомые большие корабли, солдаты с ружьями. А там, где солдаты и ружья, ничего хорошего не жди.
— Шлюпки на воду! — скомандовал капитан.
— В аул не ходить, — приказал Алимбей, — ничего не трогать!
Отряд начал переправляться на берег. В третьей шлюпке поплыл Джангильдинов. Матросы гребли дружно и лихо. Завидев бойцов, мальчишки с криками кинулись в аул. Берег опустел, лишь одиноко стоял молодой казах.
Джангильдинов сошел на утрамбованный и вылизанный морскими волнами мокрый песок. Чуть дальше вдоль берега тянулась полоса мусора и водорослей, выброшенных волнами. Алимбей почему-то вспомнил слова старого грузчика-араба, сказанные в порту Александрия: «Море как человек, чистоту любит и всякую грязь старается выкинуть».
Подозвал к себе молодого казаха, стоявшего возле лодок. Тот, оставляя голыми ступнями след на мокром песке, не спеша приблизился. На плечах рваный, выцветший халат, короткие штаны. Приложил руку к сердцу, поклонился:
— Абсала-магалейкум!
— Угаллейкум-ассалам, — ответил Алимбей, как требовал обычай.
В глазах парня напряжение сменилось удивлением: человек в солдатской одежде — и вдруг казах!..
— Вы красный? Большевик?
— И красный, и большевик, и казах. Ты чему удивляешься?
— Ишан [20] говорит, что красные и большевики бывают только русские, они хуже царских солдат, убивают и грабят… Меня будут сейчас убивать? — сказал парень, с тревогой посмотрев на подошедших бойцов.
Те заулыбались, а один из них — казах — не выдержал:
— За такие слова тому ишану шкуру спустить надо и из нее бурдюк сделать. Пользы будет больше.
Красноармейцы дружно рассмеялись. Джангильдинов положил руку на плечо парня:
20
Ишан — мулла.
— Кто у вас самый мудрый в ауле, самый уважаемый?
— Аксакал Жудырык, — ответил тот. — Ему много-много лет, охотником был и рыбаком. Его вся степь знает.
— Иди к аксакалу Жудырыку и скажи, что командир хочет его видеть.
— Хорошо, агай. — Парень быстрым шагом, потом бегом направился в аул.
Подошла вторая шхуна, бросила якорь невдалеке от «Абассии». Приплыл на шлюпке Колотубин, гладко выбритый, подтянутый.
— Что решаем, командир?