Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты
Шрифт:
— У нас муравьи.
— А?
— Я нашла в кухне муравьев. И наверху в ванной.
— Понятно...
— Надо, чтобы ты завтра по дороге домой купил ловушки для муравьев. Я бы сама их купила, но мне еще вести девочек на прием к врачу после школы. Сможешь их купить?
— Ладно. Ловушки для муравьев.
— Ловушки для муравьев. Не забудь, ладно? И купи несколько. Ну, мне надо идти на встречу. Люблю тебя.
Я повесил трубку и подумал, покупают ли после работы по дороге домой ловушки для муравьев Тед Кеннеди и Джон Маккейн.
Большинство из тех, кто знакомится с моей женой, быстро приходят к выводу, что она замечательная. В этом они правы — она умная, веселая и просто очаровательная. Она еще и красивая, но
К счастью для меня, Мишель никогда не станет заниматься политикой. «У меня терпения не хватит», — отвечает она тем, кто спрашивает. И как всегда, она говорит правду.
Я познакомился с Мишель летом 1988 года, когда мы оба работали в Чикаго в крупной юридической компании «Сидли Остин». Хотя Мишель на три года младше меня, она была уже практикующим юристом, так как поступила на юридический факультет Гарвардского университета сразу после колледжа. Я тогда окончил первый курс юридического факультета и был нанят в качестве практиканта.
Это был трудный переходный период в моей жизни. Я поступил на юридический факультет, три года проработав в социальной сфере, и хотя мне нравилось то, что я учил, я по-прежнему сомневался в правильности своего выбора. В душе я боялся, что это означает отречение от юношеских идеалов, признание жестокой реальности денег и власти — мира такого, какой он есть, а не такого, каким он должен быть.
Сама идея работы в крупной юридической фирме, так близко и одновременно так далеко от бедного района, где все еще работали мои друзья, только усиливала эти опасения. Но так как долги по студенческим кредитам быстро росли, мне нельзя было отказываться от денег, которые предлагала «Сидли» за три месяца работы. Так что, сняв самую дешевую квартиру, какую только смог найти, и купив три первых в моей жизни костюма и пару ботинок, которые оказались малы на полразмера и из-за которых следующие девять недель я просто хромал, я в начале июля одним дождливым утром пришел в фирму и был направлен в кабинет молодого адвоката, которому поручили руководить моей практикой.
Я не помню подробностей того первого разговора с Мишель. Помню, что она оказалась высокой — на каблуках почти моего роста — и симпатичной, с дружелюбной манерой профессионала, которая сочеталась с ее английским костюмом и блузкой. Она объяснила, как в фирме назначается работа, характер различных групп практики и то, как нужно учитывать подлежащие оплате клиентом часы. Показав мне мой кабинет, она провела экскурсию по библиотеке и передала меня одному из партнеров, сказав, что встретится со мной в обед.
Позже Мишель призналась мне, что была приятно удивлена, когда я вошел к ней в кабинет; на снимке, который я до этого прислал для анкеты фирмы, нос у меня казался великоват (еще огромнее, чем на самом деле, как могла бы она сказать), и она очень скептично отнеслась к словам секретарш, видевших меня во время собеседования и сказавших ей, что я симпатичный: «Я решила, что их просто поразил черный в костюме и с работой». Но если я и произвел впечатление на Мишель, она никак не дала этого понять, когда мы пошли на обед. Я узнал, что она выросла в Саутсайде в небольшом одноэтажном доме к северу от района, где я работал организатором. Отец ее трудился машинистом на городской насосной станции; мать была домохозяйкой, пока дети не выросли, и теперь работала секретаршей в банке. Мишель училась в начальной школе
О, в тот день Мишель была полна планов, занята ускоренным продвижением, и у нее не было времени, как она выразилась, чтобы отвлекаться — особенно на мужчин. Но она умела смеяться, весело и легко, и, как я заметил, не особо спешила назад на работу. И было кое-что еще: огонек в больших темных глазах, мелькавший каждый раз, когда я на нее смотрел, тень неуверенности, словно глубоко в душе она понимала, насколько все на самом деле хрупко и что, если она однажды расслабится, даже на мгновение, все ее планы могут тут же рухнуть. Этот легкий намек на уязвимость тронул меня.
Последующие несколько недель мы виделись каждый день: в юридической библиотеке, в кафетерии или во время многочисленных пикников, которые юридические фирмы устраивают для своих практикантов, дабы убедить их в том, что их занятие юриспруденцией не будет постоянным, то есть не будет состоять из бесконечных часов изучения документов. Мишель сводила меня на несколько вечеринок, тактично не обращая внимания на мой небогатый гардероб, и даже попыталась познакомить меня с несколькими своими друзьями. Однако она отказалась пойти на настоящее свидание. Это неприлично, сказала она, так как она мой наставник.
— Это плохая отговорка, — сказал я ей. — Да и в чем ты меня наставляешь? Ты показываешь мне, как работает копировальная машина. Ты говоришь, в какие рестораны зайти. Не думай, что руководство сочтет одно свидание серьезным нарушением трудовой этики.
Она помотала головой:
— Извини.
— Ладно, я уволюсь. Как тогда? Ты мой наставник. Скажи, с кем мне надо поговорить.
В конце концов я ее уговорил. После корпоративного пикника она подвезла меня домой, и я предложил купить ей стаканчик мороженого в «Баскин-Роббинс» на другой стороне улицы. Мы сидели на поребрике душным жарким вечером, ели мороженое, и я рассказывал ей о том, как работал подростком в «Баскин-Роббинс» и как было трудно выглядеть круто в коричневом фартуке и шапочке. Она сказала, что в детстве два или три года она ничего не желала есть, кроме арахисового масла и желе. Я сказал, что хотел бы познакомиться с ее семьей. Она ответила, что тоже хочет меня с ней познакомить.
Я спросил, можно ли ее поцеловать. У нее был вкус шоколада.
Остаток лета мы провели вместе. Я рассказывал ей о своей предыдущей работе, о жизни в Индонезии и о том, как можно кататься на гребне волны без доски. Она рассказала мне о друзьях детства, о поездке в Париж, когда училась в средней школе, и о своих любимых песнях Стиви Уандера.
Но понимать Мишель я начал только после того, как познакомился с ее семьей. Когда я пришел домой к Робинсонам, мне показалось, что я очутился на съемочной площадке сериала «Предоставьте это Биверу». Тут был Фрейзер, славный, добродушный отец, который никогда не пропускал ни одного рабочего дня и ни одной игры своего сына. Тут была Мэриан, симпатичная, благоразумная мать, которая пекла торты ко дню рождения, поддерживала в доме порядок и до этого работала на общественных началах в школе, чтобы дети ее вели себя хорошо, а учителя делали то, что им полагается. Там был Крейг, известный баскетболист, высокий, дружелюбный, любезный и веселый, который работал менеджером в инвестиционном банке, но мечтал перейти однажды на тренерскую работу. И там всюду были дяди, тети и их дети, которые заходили, чтобы посидеть за кухонным столом и поесть так, что чуть не лопались, рассказать глупые истории, послушать старые дедушкины пластинки с джазом и смеяться допоздна.