Десант на Эльтиген
Шрифт:
— Нет еще.
— Что вы крутитесь, черт вас подери!..
Ивакин докладывал:
— На левом фланге полка противник ворвался в первую траншею. Потеснил батальон подполковника Расторгуева. Идет бой за опорный пункт на высотке. Наблюдаю у Клинковского рукопашный бой. Прошу огня. Прошу усилить огонь по левому флангу. Особенно по берегу.
Новиков передавал спокойным голосом координаты в Тамань. Человека, прошедшего три войны, не так просто вывести из равновесия, особенно артиллериста, с математическим складом ума. Я наблюдал из окопа за тем, как нарастает схватка,
— В капонир! — крикнул я людям, находившимся со мной.
Только успели заскочить в укрытие, раздался оглушительный взрыв там, где мы раньше стояли.
Наблюдатели-артиллеристы быстро приспособили стереотрубы прямо из капонира. У одной из них встал начальник штаба артиллерии дивизии майор Ильин. Чуть приподнявшись на носках, он прильнул к окулярам.
— Пехота противника, — послышался его голос, — в трехстах метрах от нашего КП.
— Вызывайте тридцать девятый, — сказал я связисту.
— Связь не работает, товарищ полковник! — выкрикнул он, оторвавшись от телефона.
— Вызывайте по рации!
Радист начал выпевать:
— "Муравей"… «Муравей»… К аппарату Ковешникова. «Муравей»…
— Ковешников слушает.
— Вы готовы, майор?
— Да, — ответил Ковешников. — Я сам веду в атаку.
— Почему?
— Комбат Трегубенко только что ранен…
— Желаю вам успеха, майор! Но не спешите! Удар должен быть одновременный с Блбуляном.
Тут же я приказал начальнику штаба, чтобы он нацелил авиацию на квадрат 15–20.
Не отрываясь от окуляров, Ильин докладывал:
— Пехота противника вновь поднялась в атаку.
— Накройте огнем, — сказал я Новикову.
— Противник подбрасывает резервы из района коммуны, — сообщал Ивакин.
— Нацеливайте, Бушин, туда авиацию. Только точнее. Точнее и спокойнее. Пусть задержат эти резервы.
Огонь нашей артиллерии угодил прямо по атакующей пехоте, и тогда была дана команда: "В контратаку!"
Батальон 39-го полка поднялся первым. Его вел Ковешников. Конечно, я не мог видеть майора в стереотрубу, но на какое-то мгновение совершенно ясно представил его грозно улыбающееся лицо, энергичные серые глаза, решительные движения. Таким я видел его, когда он вел свой полк на Анапу.
Поэтому-то сейчас я мог легко представить, как он ведет батальон в контратаку, идя впереди солдат легким полушагом-полубегом. Люди за ним шли с охотой и рвением, подчиняясь обаянию его беззаветной храбрости и его чувству ненависти к врагу. В Тамани, в скупую минуту откровенности, Ковешников сказал: "Я, товарищ комдив, одни сутки провел у них в Красноградском лагере. С меня хватит на всю жизнь".
По существу, еще юноша, он уже много испытал. Жизнь сразу предъявила ему огромные требования, начиная со Станиславского направления сорок первого года, а потом — эти сутки в Красноградском лагере… Ковешников вспоминал о них со злыми глазами. С такими глазами он шел впереди солдат, весь напружинясь оттого, что фашисты были близко…
В стереотрубу было видно, как, прижимаясь к разрывам снарядов нашей артиллерии, батальон сближался
В это же время я наблюдал: один за другим загорались танки, вторично нацеленные на наш КП. С ними вел борьбу какой-то один наш боец. Я приказал Блбуляну узнать фамилию этого солдата и немедленно представить его к награде.
Немцы залегли. Они открыли сильный автоматный и пулеметный огонь. И тогда дружно во фланг ударил с противоположной стороны батальон во главе с замполитом 37-го полка Афанасьевым. Противник дрогнул и стал отходить.
Положение в центре плацдарма было восстановлено. Нас спасло то обстоятельство, что гитлеровские офицеры не успели подбросить свои резервы на левый фланг полка Ивакина и одновременно предпринять атаку. Мы их упредили! Мы раньше перешли в контратаку на центральном участке. Это нас спасло. Тогда я не знал, кто спас наш командный пункт. Позже мне рассказал об этом майор Афанасьев.
Четыре танка, миновав окопы полка, двинулись в направлении КП дивизии. Между ними и штабом не было никого. Учебная рота еще не подошла. Никого не было, кроме сержанта Хасанова с бронебойкой. Хасанов был обучен стрельбе из трофейных пушек, поставленных для прикрытия дивизионного штаба метрах в ста от нашего капонира. «Юнкерсы» побили пушки, и у него осталось только ПТР. Сержант сказал своим друзьям: "Костьми лягу, но не допущу танки к КП дивизии. Я буду один с ними драться. Вы обеспечивайте меня".
Первый танк Хасанов поджег с тридцати метров. Во второй стрелять было бесполезно. Это был «тигр», он шел на окоп лбом, неуязвимый для ружья. Хасанов все-таки выстрелил и упал на дно окопа раненный. Когда он сумел встать, танк был совсем рядом. Сержант бросил под гусеницу противотанковую гранату. Вот кто спас штаб дивизии в то утро! Комдив мог планировать контратаку и выжидать для нее благоприятный момент, начальник штаба мог нацеливать авиацию на скопления вражеских войск, а командующий артиллерией — управлять огнем тяжелой артиллерии с Тамани потому, что метрах в ста от нас делал свое солдатское дело Хасанов.
На несколько минут напряжение боевой обстановки спало. Новиков вышел из капонира, остановился в траншее, вытирая платком шишковатый лоб. Я подошел к нему и молча пожал руку.
— Я был уверен, — улыбнулся он, — что огневой мощью мы превзойдем немцев.
— Хорошо работали артиллеристы. Показали прямо образец взаимодействия. Невольно сравниваешь с отлично сыгравшимся оркестром.
Новиков снова сдержанно улыбнулся.
— Люблю музыку, — сказал он. — Вы Мравинского слушали, товарищ комдив?
Подошел Бушин и доложил, что они вместе с Ильиным подготовили депешу командарму. Судя по напряжению дня, боеприпасов не хватит. Их нужно немедленно перебросить на плацдарм. "Хорошо, посылайте, — согласился я, — и припишите спасибо от всех нас артиллеристам".
Через три часа боеприпасы были на нашем берегу. Их доставили из Кроткова два катера, которые пересекли пролив под прикрытием «ястребков». Катера шли, а над ними крутились самолеты: немецкие и наши. Немцы пытались достать катера. «Ястребки» не пустили.