Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
Шрифт:
Красноармейцы, многие в разодранной форме, некоторые с закатанными рукавами, полурасстегнутые, с грязным, выставленным напоказ нижним бельем, сосредоточенно звякали ложками. Пулеметные очереди с окраины казались отзвуком этого аритмичного звона. Андрон осознавал, что нужно что-то делать. Найти штаб, оттуда наверняка уходят машины в тыл. Нужно уезжать, возвращаться к месту постоянной службы, в Старую Обаль. Ну, зачем танковой дивизии еще и «наган» младшего политрука Лебедева? Оттянут конец дивизии тринадцать револьверных выстрелов? Быстрее вернуться, по памяти набросать сцены пекла боя…
Штаб полка располагался где-то у складов — минометчики указали направление. Но до штаба Андрон опять не дошел…
…Налетели
…Несколько пришел в себя Лебедев, лежа за грудой кирпича. Помнилось, как бежал по улице, мелькали дома, свистели пули. Кто-то прятался за углом дома, что-то кричали, останавливали. Снова стреляли…
Здесь между кирпичами и глухой стеной котельной было тихо. Тошнить уже было нечем. Андрон отодвинулся от лужи — кисловатый запах супа был непереносим. Перевернулся на спину: по небу, заслоняя нежно-бирюзовые облака, неслись клочья дыма. Желудок сжало — Андрон со стоном прижал руку к животу. Нужно прекратить. Просто невыносимо. Это не война. Это… невыносимо. Верещагин был старым, выжившим из ума, бородатым дураком-романтиком.
Андрон потер лоб — кровь. Когда тошнило, о кирпич стукнулся. Столбняк можно подцепить. Фуражку хотя бы… Фуражка, как ни странно, уцелела. Лебедев дотянулся, принялся счищать с тульи брызги рвоты. В узкий проход за котельной ввалился боец, хрипло, загнанно дыша, прислонился к стене, вскинул было винтовку в сторону лежащего Лебедева, опустил:
— Ранило, товщполитрук?
— Контузило. О камни ушибся.
— Так замотать нужно. Тут рядком…
Голова действительно кружилась — Андрон не врал. Стоило вспомнить тот запах… Наспех наложенная повязка стягивала лоб. Присохнет наверняка. И голова болела все сильнее. Во дворе стонали и мучились, успокаивая раненых, матерился фельдшер. Боится. Тут все боятся. Санитарный автобус ушел — грузили почему-то только тяжелых. Смысл? Все равно умрут по дороге. Будет ли следующая машина для эвакуации, неизвестно. Город окружен. Практически окружен…
Во дворе закричали. Это тот стрелок с раздробленным коленом. Андрон встал и, пошатываясь, пошел вдоль забора. Нужно в штаб. Там наверняка машины будут. Вывезут.
— …Ранен?
— Контузия, товарищ капитан!
— Ничего, молодцом держишься. До свадьбы заживет. Бери пакет, до мотоциклетного батальона проскочишь. От них связной здесь, да боюсь, схитрит, скажет, что пробиться не смог. Проконтролируешь, политрук.
— Товарищ капитан…
— Проскочите. Тут рядом, если без нервов. Выполнять.
Пакет
— Не растрясет, с головой-то?
— У нас приказ, товарищ сержант.
— Так понятно. Через маслозавод попробуем?
— Я на том краю не был. Главное, на фашистов не наскочить. У нас приказ…
Трясло немилосердно. Андрон держался за люльку, смотреть по сторонам не мог. Улочки, пожары, развалины…
6
Мотоцикл «ТИЗ АМ-600». Производился на Таганрогском инструментальном заводе.
— Не, здесь не проскочим. Вон как лупят. По параллельному проулку рванем? А потом садами? — прокричал мотоциклист.
— Давай…
Лебедеву было плохо. Голова болела от тряски, оттого, что приближались к пулеметной трескотне. Сожгут. Прямо в коляске сожгут. Останется сидеть черная грубая кукла. Будет вонять мясом пережаренным.
Андрон коротко и больно сблевал на пулеметный вертлюг.
— Товарищ лейтенант?!
— Стой. Сознание теряю. Высаживай, в глазах совсем темно, не вижу ничего. Потом заберешь. Приказ… — Лебедев полез в карман.
Мотоцикл, стреляя сизым дымом, укатил туда, где совсем не выхлопы стреляли-трещали. Андрон обессиленно сидел в пыльной лебеде. Сержант заберет на обратном пути. Надо будет сразу в санбат. Да к черту иллюзии, не будет сержант сюда заезжать. Гадина! Что ему чужой младший политрук? Да и просто забудет. Или убьют сержанта.
Сидеть было бессмысленно. Шальная пуля. Или бомба. У немцев в воздухе полное превосходство. Что хотят, делают. Это поражение. Полное поражение и разгром, дивизия тает, истекает кровью…
Смеркалось. Андрон лежал на старом сене, скрючившись и обхватив живот руками. Желудок крутило от голода. И от контузии, наверное. Папиросы давно кончились. Андрон сквозь прореху в крыше дотянулся, сорвал три недозрелых яблочка. Сарай брошенный, никто не наткнется. Но нужно что-то делать. Накрапывал дождь. Бомбежки, наверное, уже не будет, стрельба на окраинах стихает. Возможно, немцы уже в городе. Сдаться? Нет, лучше смерть! Все равно ведь могут расстрелять. Звезда суконная на рукаве, коммунист. Понимают ли немцы разницу между кандидатом в члены партии и членом партии? Вряд ли. Нельзя рисковать. Андрон Лебедев талантлив. Мало кто способен осознать, как истинно уникален и ценен подлинный Художник. Что они вообще понимают?! Одинаковые, как набор оловянных солдатиков. Воображающие, что искусство это лубок, растиражированный бездушным офсетом. Шаблонный сюжет и шаблонные персонажи, напрочь лишенные глубины, — как же это гадко и глупо. Аляповатые цвета, непроработанная техника, употребленные вкривь и вкось приемы, нарушенная композиция, отсутствие понятной, человечной идеи, порнография в виде этого страстного потакания газетной бесстыдной плакатности — вот признаки чудовищно плохой живописи…
Тихо снаружи. Нужно что-то делать. Андрон поправил бинт на голове, нашарил фуражку. Нельзя здесь подыхать. Уже понятно, что война скоро кончится. И Андрон Лебедев — человек и Художник — не имеет права околевать, как собака.
Из-за плетня Андрон видел, как по улице прокатилась повозка, за ней шли усталые красноармейцы. В сумраке белели бинты, но некоторые из бойцов были с оружием. Значит, не пленные. Следовательно, немцев в городе нет. Нужно идти к штабу, как-то объяснить. Вывезут…