Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
– Это ерунда, боец. Главное, чтобы обмороженными пальцами ширинку вовремя расстегнуть, иначе…
– Иначе что?
– Валенки обледенеют.
И Жук пошел дальше.
Бойцы, слышавшие диалог, немедленно заржали. А ведь и впрямь. Ночью до минусовых температура еще опускается. Уснешь в мокрых – скукоживаются, обледеневают. У большинства валенки уже истерты до дыр. Вон, пацан сидит, пытается из обломка лыжи к дырявой подошве дощечку примотать. Проволочкой.
– Ботинки бы взял с убитых, – сказал ему капитан.
– Не
– Да сиди, сиди. Экономь силы. Почему не можешь?
– Мама не велела с мертвых брать, – ответил боец и продолжил свое нелегкое дело.
– А босиком по снегу мама велела бегать?
– Нет, конечно, товарищ капитан. Велела беречь себя.
– Вот и береги, боец. Иди к врачам и подбирай себе обувь с убитых. И не майся херней. Бегом! – рявкнул неожиданно комбат.
Боец аж подпрыгнул от неожиданности. Из положения сидя.
– А у тебя чего, Петряев? – Этого Жук помнил.
– Да вот лыжу поломал… – вздохнул ефрейтор Петряев.
– А на хрена бинтуешь?
– Так больше нечем, товарищ капитан!
– Думаешь, поможет?
– А я не попереком, я вдолем сломал, товарищ капитан, – удрученно вздохнул Петряев.
– Ты как умудрился-то? – удивился комбат.
Вместо ответа ефрейтор только пожал плечами. И продолжил бинтовать длинную трещину, расколовшую лыжу до самого крепления.
– Думаешь, пройдешь по этой чаче? – кивнул Жук на окружающую грязь.
– Имущество-то казенное, товарищ капитан! – хозяйственно ответил ефрейтор. – Как бросить-то?
На это Жук только покачал головой.
И пошел дальше.
Оглядывать свое измученное воинство в грязно-черных, дырявых маскхалатах.
А под утро батальон неожиданно для немцев ударил по позициям, находившимся по другую сторону оттаявшего болота. Как десантники прошли через жижу и топь, волоча за собой раненых, проваливаясь в ледяную топь порой по грудь, никто, кроме них самих, не знает. Боевое охранение немцев тоже об этом рассказать не смогло. Сдохли, сволочи, вырезанные штык-ножами от «СВТ». А не надо спать у костра хваленым эсэсовцам.
И сводный батальон капитана Жука, прорвав окружение, вышел на так называемый «оперативный простор» и пополз к северной дуге Демянского котла.
Не помчался, не понесся, не пошел – именно пополз…
Раз – шаг, два – шаг, раз – шаг, два – шаг…
Сколько таких шагов надо сделать, чтобы пройти семьдесят километров по мокрому снегу?
Примерно восемьдесят тысяч пятьсот шагов. А по времени? Смотря где и как… Не по мягкой земле, не по горячему асфальту, а по апрельскому снегу, проваливаясь по колено, иногда по пояс…
Раз – шаг, два – шаг…
На шее болтается автомат «ППШ». Бьет в грудь диском. При каждом шаге. В одно и то же место.
Раз – удар. Два – удар.
Грудь болит от
Андрей попытался поправить ремень волокуши, чтобы удары эти смягчались об него. Не очень помогает. Через несколько шагов ремень сползает. Диск автомата снова бьет по одному и тому же месту.
– Живой? – Андрей хрипит примерно через каждые сто шагов.
– Угум, – мычит в ответ раненный в грудь – навылет и всего лишь пулей – раненный. Андрей не знает, как его зовут. Не удосужился.
Иногда Андрей начинает говорить с ним:
– Интересно, нам послевоенный билет выдадут потом? Хотя я бы его на довоенный лучше бы поменял. Ты как считаешь?
– Угум…
– Понятно…
И еще пару шагов.
– Ты только это… Не расслабляйся. Дорога еще долгая. Не близко мне. Тебя звать-то как?
– Угум…
– Угу, угу… – Андрей подтянул ремень «ППШ». Чтобы бил по другому месту. И снова зашагал.
Иногда падал. Идти по талым сосудам весеннего снега несколько тяжело.
Иногда падал специально, чтобы отдохнуть. Усталое тело все же требовало отдыха.
– Сто грамм бы сейчас. И покурить, да? Впрочем, тебе курить не надобно пока. Угу?
– Угум…
– И хлебушка…
– Угум…
– Нормально чего-нибудь можешь сказать?
– Мммм…
– Тоже не плохо… Идем?
– Угум…
Андрей снова зашагал вперед. Колючие ветки подъельника порой били по лицу. Сначала он оборонял лицо рукой. Потом перестал. Тугая веревка волокуш сильно сдавливала грудь. Он просовывал под нее больные ладони в дырявых рукавицах. Но тут же выдергивал их обратно. Слишком больно веревка елозит по волдырям, сдергивая кожу.
Андрей шагал и шагал по следам батальона, незаметно отставая от него.
На второй день он упал.
– Не могу больше. Отдохну часик. Жив?
Раненый на волокуше молчал.
– Помер?
– Ммммм… – подал голос тот.
– Хрен с тобой, – устало ответил Андрей. – Наши потерялись. Иду по следам, пока. Слышишь?
Ответа не было.
На третий день он подполз к березе. Достал штык-нож. Срезал старую бересту. Потом стал отдирать молодую. Под тонкими одеждами березки обнажилось молодое зеленое тело. Он приник губами к этой зелени, слизывая влагу. Потом вгрызся зубами в эту зелень.
– Вкусно. Хочешь? Я тебе срежу кусочек.
Ответа нет.
Сколько времени прошло? Ни Андрей, ни раненый не знали. Потерялись во времени. Хорошо – не в пространстве. В путь они отправились, когда Андрей съел всю свежую кору с дерева. Вроде насытился. Под зеленью свежей коры была сладкая, но совсем не жующаяся древесина…
– …Ты красивый, – шептала она ему тогда. – Красивый и добрый. Пообещай мне, что вернешься, ладушки?..
Он кивал и делал еще шаг.
– Лен, ты потерпи, я вернусь, ты только жди, ладно?