Десять меченосцев
Шрифт:
– Хватит оплакивать самого себя! Взошла луна, пройдусь по полю, чтобы стряхнуть печаль и призраки былого.
Взяв флейту, монах согбенно вышел из дома. Матахати заметил щетку усов под уныло опущенным носом монаха.
«Странный человек, – подумал Матахати. – Еще не старый, но еле держится на ногах».
Ему показалось, что монах слегка не в себе. Матахати даже почувствовал легкую жалость к несчастному.
Огонь, раздуваемый вечерним ветром, из разбитого очага перекинулся на пол, и доски начали тлеть. Матахати вошел в комнату и плеснул на огонь воду из кувшина, отметив про себя беспечность монаха.
Матахати не слишком огорчился бы, сгори дотла этот старый, заброшенный дом. А если бы на его
– А вот что-то поинтереснее, – пробормотал Матахати, обращая взгляд на нишу-токонома. Его привлекли не следы изысканного убранства или черепки драгоценной вазы. В нише стоял черный металлический котелок и кувшинчик для сакэ с обломанным носиком. В котелке оказались остатки риса, а в кувшине приятно забулькало, когда Матахати встряхнул его. Матахати расплылся в улыбке и поблагодарил судьбу, совершенно забывая, как это случается с голодными людьми, кто берет чужое.
Двумя большими глотками Матахати опустошил кувшинчик, съел рис и довольно похлопал себя по животу. Он присел у очага и вскоре задремал, но пришел в себя от жужжания насекомых, напоминавшего шум дождя. Оно доносилось не только с темного поля, снаружи дома, но и со стен, потолка и драных татами.
Засыпая, Матахати вдруг вспомнил об узелке, который он снял с погибшего самурая. Он тут же проснулся и развязал грязный кусок шелка, выкрашенного красителем из дерева сапан в темно-красный цвет. Матахати обнаружил пару чистого накрахмаленного белья и другие дорожные мелочи. Развернув белье, он увидел аккуратно завернутый в промасленную бумагу предмет, похожий по форме и размеру на свиток. Был еще и кошелек из пурпурной кожи, который с глухим стуком выпал на пол из складок белья. Руки Матахати затряслись от страха, когда в кошельке он увидел изрядное количество серебра и золота. «Это не мои, а чужие деньги!» – напомнил он себе.
В промасленной бумаге был свиток на спице из китайской айвы, отороченный парчовой каймой. Матахати сразу же сообразил, что свиток содержит важный секрет, и осторожно развернул его. Свиток гласил:
Клятвенно свидетельствую, что передал Сасаки Кодзиро нижеследующие семь сокровенных способов фехтования школы Тюдзё:
Явные: стиль молнии, стиль колеса, закругленный стиль, стиль плывущей лодки.
Скрытые: Алмаз, Назидание, Бесконечное.
Выдано в деревне Дзёкёдзи уезда Усака Дэмэснэ провинции Этидзэн такого-то дня и месяца.
На листе, приложенном, видимо, позднее, Матахати прочел стихи:
Луна освещает Воду, которой нетВ невырытом колодце,Рождая человека,Без формы, без тени.Матахати понял, что держит в руках диплом, выданный ученику, усвоившему все, что преподал его учитель, но имя Канэмаки Дзисай ничего не говорило Матахати. Он знал Ито Ягоро, который, приняв имя Иттосай, создал знаменитый и очень популярный стиль фехтования. Матахати не ведал, что Дзисай был учителем Ито. Не подозревал, что Дзисай – самурай выдающихся достоинств, овладевший истинным стилем Тоды Сэйгэна, отойдя от дел, поселился в глухой деревне,
Матахати снова посмотрел на первое имя. «Сасаки Кодзиро, видимо, и есть самурай, убитый в Фусими, – подумал он. – Отменный должен быть фехтовальщик, если ему выдали свидетельство об овладении стилем Тюдзё. Жаль, что он погиб. Теперь я понял, что хотел от меня Сасаки. Он просил передать все это кому-то, возможно, на его родине».
Матахати, вознеся краткую молитву Будде за упокой души Сасаки Кодзиро, поклялся, что непременно выполнит просьбу самурая. Подбросив дров в огонь, Матахати растянулся рядом с очагом и заснул.
Откуда-то издалека донесся звук флейты – играл монах. Мелодия изливала тоску, кого-то искала и звала. Печальные волны переливались над темными полями.
Встреча в Осаке
Поля лежали, укутанные серым туманом, и холодок раннего утра напоминал о приближающейся осени. Повсюду деловито сновали бурундуки, а на земляном полу в кухне покинутого дома тянулась цепочка свежих следов лисицы.
Нищий монах, дотащившись до дома на заре, бессильно рухнул на пол прихожей, не выпуская из рук флейту. Грязное кимоно и монашеское облачение намокли от росы и испачкались травой – он, как затерянная душа, блуждал в ночи. Монах приоткрыл глаза и сел. Нос его сморщился, ноздри раздулись, глаза выкатились, и он чихнул, содрогнувшись всем телом. Монах не обратил внимания на упавшую из носа каплю, которая закатилась ему в редкие усы. Посидев немного, он вспомнил, что со вчерашнего вечера осталось сакэ. Бормоча что-то, он побрел по длинному коридору в комнату с очагом. При дневном свете в доме оказалось больше комнат, чем ему показалось ночью, но он без труда нашел нужную ему. Он удивился, не обнаружив кувшина на месте. Его взору, однако, предстал незнакомец, который спал у очага, подложив локоть под голову. Изо рта у него тянулась струйка слюны. Стало ясно, куда подевалось сакэ.
Исчезла не только выпивка. Быстро оглядевшись, монах убедился, что не осталось ни рисинки в горшке от того, что он припас на завтрак. Без сакэ можно обойтись, но рис – дело жизни и смерти. Монах побагровел от гнева. Со свирепым рыком он изо всех сил пнул спящего. Матахати что-то промычал, высвободил руку из-под головы и приподнял голову.
– Ну, ты… ты… – давился от гнева монах, расталкивая Матахати.
– Ты что? – завопил Матахати, вскакивая на ноги. На его заспанной физиономии вздулись вены. – По какому праву ты бьешь меня? – кричал он.
– Надо бы поддать! Ты почему украл мой рис и сакэ?
– Они твои разве…
– А чьи же?
– Извини.
– Какой мне толк от твоих извинений?
– Прошу прощения.
– С тебя побольше причитается.
– Что же?
– Верни мое!
– Так ведь оно у меня в животе! Твоя еда поддержала меня ночью. Как я верну?
– А меня что поддержит? Я целыми днями хожу, играя на флейте у ворот за жалкую горсть риса и несколько капель сакэ. Болван! Думаешь, что будешь воровать мою еду, а я спокойно смотреть? Верни сейчас же!
В голосе монаха звучало раздражение, и он казался Матахати голодным дьяволом, явившимся прямо из ада.
– Ну и скряга! – пренебрежительно возразил Матахати. – Нашел из-за чего поднимать шум. Подумаешь, пригоршня риса и два глотка сивухи!
– Можешь воротить нос от такой еды, тупица, но для меня она пропитание надень! – закричал монах, вцепившись Матахати в запястье. – Так просто не отделаешься.
– Не дури! – крикнул Матахати, вырывая руку.
Он схватил немолодого монаха за редкие волосы и хотел было швырнуть его на пол. К удивлению Матахати кошачье тощее тело монаха не сдвинулось с места. Он мгновенно мертвой хваткой зажал шею Матахати.