Десять величайших открытий в истории медицины
Шрифт:
Вот и Гарвей отличался невероятной любознательностью, причем интересовали его не только сердца, артерии и вены. Так, к примеру, его занимало происхождение и назначение гигантского комплекса Стонхендж, и он регулярно проводил раскопки у подножия древних каменных сооружений. Еще больше его волновало эмбриональное развитие животных, и потому он постоянно производил вскрытия представителей разных видов фауны.
Но Левенгук, похоже, был еще более любознательным, чем Гарвей. Под своим микроскопом он изучал не только дождевую воду. Он исследовал и описал язык свиньи, конский навоз, хрусталик глаза кита, глаз мухи, а еще состав своей собственной крови, семенной жидкости и даже зубного налета.
Как мы уже упоминали, Эдварда Дженнера в равной
И что, если не любознательность, подтолкнуло Кроуфорда Лонга заняться изучением эфира, надышавшись которым он умудрился серьезно пораниться, но не испытал при этом боли?
А Рентген никогда не открыл бы Х-лучи, если бы не захотел узнать, почему маленький экран, покрытый платиноцианидом бария и лежащий на расстоянии ярда от трубки Крукса, вдруг засветился зеленовато-желтым светом.
Если бы Росс Гаррисон не заинтересовался процессом роста и удлинения нерва, он бы никогда не догадался поместить живой нерв в лимфу, в результате чего и был открыт способ выращивания культур тканей.
Факт развития атеросклероза в артериях кроликов или морских свинок, получающих в пищу яичные желтки, не был секретом для ученых. Однако только любознательность заставила Николая Аничкова заняться поисками химического составляющего желтка, ответственного за развитие болезни.
Не будь Флеминг таким любознательным, он, вернувшись из отпуска и увидев, что в одной из чашек Петри разрослись не только бактерии, но и какая-то желтоватая плесень, просто выбросил бы содержимое этой чашки. Однако он заметил, что рядом с плесенью рост бактерий прекратился, и, проведя соответствующие исследования, открыл антибиотическую силу пенициллина.
Личное знакомство связывало нас лишь с одним из описанных в этой книге ученых — с Морисом Уилкинсом. Мы беседовали с ним на протяжении долгих часов, и он оказался настолько любезным, что прислал нам наброски первых глав своих мемуаров. Может быть, его любознательность не распространялась на столь разнообразные сферы, как любознательность Дженнера или Гарвея, но ее хватило на то, чтобы подробно расспрашивать нас не только о нашей научной деятельности, но и о наших семьях.
Конечно, наши десять героев отличались друг от друга и по мощи таланта, и по степени любознательности, но всех их объединяли умение наблюдать и настойчивость при экспериментировании, приведшие к замечательным открытиям. Отметим при этом интересный факт: совершив эти открытия, многие из них обратились к деятельности совершенно иного рода: это случилось с Везалием после выхода в свет «Фабрики», с Рентгеном после открытия Х-лучей, с Флемингом после обнаружения антибактериальных свойств пенициллина.
Хотя все десять исследователей были женаты и у большинства из них были дети, самую горячую страсть все они испытывали к науке. Ради этой своей возлюбленной они зачастую пренебрегали и женами, и даже детьми, хотя, несомненно, испытывали к ним самые добрые чувства. Дети наших героев не достигли даже средних высот ни в одном роде деятельности.
Все десять наших героев, за исключением, может быть, Гаррисона, жаждали прославиться. За шесть лет до публикации «Фабрики» в 1543 году Везалий всячески стремился добиться известности и получить должность придворного врача, а четыре века спустя Флеминг и Уилкинс мечтали получить Нобелевскую премию.
Однако, добиваясь признания и славы, ни один из десяти наших героев не гнался за деньгами. К сожалению, сегодня ученые живут иначе. Многие исследователи, подстегиваемые жадными до денег фармацевтическими компаниями, а в последнее время, и самыми престижными медицинскими учебными заведениями, хотят получить гораздо больше, чем просто признание. Они хотят запатентовать свои открытия, чтобы заработать на них. Доживи Рентген до наших дней, он был бы очень огорчен, узнав,
Большинство из наших десяти первооткрывателей были молоды (на момент совершения открытия их средний возраст составлял 32,4 года). Трое (Везалий, Лонг и Аничков) не достигли и тридцати лет; самым старшим оказался Рентген — ему было пятьдесят.
Мы постарались как можно лучше представить научные характеристики всех десяти открытий и, сделав это, задумались над тем, какое из них мы могли бы назвать самым интересным и, может быть, самым восхитительным. Мы спрашивали себя: с кем из описанных в этой книге ученых мы хотели бы провести короткий (или даже длинный) отпуск? Чьи таланты и интересы нашли бы наибольший отклик в душах обычных людей, таких, как авторы этой книги?
Не колеблясь мы отвергли в качестве кандидатов для совместного отдыха восьмерых: неуживчивого эгоиста Везалия; Гарвея, очевидно предпочитавшего собственное общество поиску родственных душ; Левенгука, потому что не смогли представить, чем он мог заниматься, помимо рассматривания разных предметов под микроскопом и продажи мануфактуры; неразговорчивого Рентгена, сторонившегося светских развлечений; любящего одиночество Гаррисона, которого считали скучным даже студенты в Йельском университете; Аничкова, предстающего на всех фотографиях угрюмым человеком без тени юмора в глазах; чрезвычайно сухого и скучного Флеминга; чересчур меланхоличного и отстраненного Уилкинса.
Нам обоим сразу показалось, что мы получили бы наибольшее удовольствие от общества Эдварда Дженнера. Если бы он поехал с нами отдыхать и понял, что мы не испытываем большого желания слушать его рассказы об интереснейших опытах с коровьей оспой, он мог бы рассказать нам о своих открытиях в области коронарной болезни или описать забавные и не очень забавные выходки своего обожаемого наставника Джона Гунтера. Если бы мы устали от этих рассказов, он бы поведал нам немало интересного о сезонных миграциях певчих птиц Англии или расширил наши познания о столь любимых им кукушках. А, заметив, что мы пресытились и этими замечательными наблюдениями, Дженнер почитал бы нам свои стихи, а потом с удовольствием сыграл бы прелестные мелодии собственного сочинения на скрипке или флейте. Он был бы рад прокатить нас в экипаже, запряженном двумя прекрасными лошадьми из его конюшен, и показать нам пейзажи Беркли. Он предложил бы нам посмотреть на эту местность с высоты птичьего полета, из гондолы построенного им воздушного шара, наполненного водородом. А после этих путешествий мы согрелись бы за бокалом лучшего кларета из его погребов. О да, мы бы с удовольствием провели время с Эдвардом Дженнером!
Нам бы искренне хотелось узнать побольше о Кроуфорде Лонге. Имеющаяся в нашем распоряжении скупая информация позволяет думать, что и его общество доставило бы нам огромное удовольствие. В конце концов, ведь к открытию хирургической анестезии его привело не что иное, как участие в веселой «эфирной вечеринке»!
Существует высокая вероятность того, что в XXI веке в медицине будет сделано открытие, равное или даже превосходящее по значимости те, что описаны в нашей книге. Какое же оно будет, это открытие? Мы полагаем, что в результате серии экспериментальных исследований ученые, в конце концов, найдут способ лечения таких пока загадочных заболеваний, как маниакально-депрессивный синдром и шизофрения, которые уродуют и разрушают жизни миллионов жителей нашей планеты. Для подобных открытий, по-видимому, потребуются инструменты и методы, которые сегодня трудно даже представить; тем не менее мы твердо уверены, что их обязательно изобретут. Эти победы могут быть одержаны только благодаря талантливым — или даже гениальным — исследователям, работающим в тесном сотрудничестве с химиками, физиками и инженерами.