Десятый праведник
Шрифт:
— Здравствуй, Ник, — Жано улыбнулся, желая казаться приветливым, и стал еще больше похож на покойника. — Выпьешь что-нибудь?
Гость покачал головой.
— Ты уверен? — переспросил бармен. — Для друзей первая бесплатно.
— Что-то в последнее время алкоголь меня не переносит. Шеф здесь?
— Наверху, с отцом Донованом. Если идешь туда, махни сто грамм для затравочки. Все равно ведь не отвертишься.
Николай отрицательно мотнул головой, собираясь обойти бар. Сзади кто-то потянул его за рукав.
— Шесть с половиной, мсье Бенев!
Правая рука бармена скользнула под стойку и
— Развлекаешься на посту, а? — поддел его Николай.
Тот презрительно засопел.
— Я мог тебя прихлопнуть еще на первой ступеньке. Ладно, иди и не мешай работать.
Он положил револьвер на колени и деловито продолжил анатомические исследования. Женщина тихонько захихикала. Бенев прошел мимо них, сделал несколько шагов по коридору и без стука толкнул дверь в кабинет.
Свет в комнате показался ему ослепительным. Горели минимум десять свечей — Мишин мог себе позволить такую роскошь. В просторной комнате все было красным: тяжелые плюшевые шторы на окнах, шелковые обои с абстрактным рельефным рисунком, мягкая мебель, письменный стол и даже массивный огнеупорный сейф в углу, сбоку от которого складками свисало российское знамя. На стене в глубине кабинета висел большой, плохо написанный портрет генерала Головешникова — сделанный по фотографиям из старых газет, предположил Николай. Под ним, по обе стороны изящно инкрустированного шахматного столика, сидели отец Донован и Иван Мишин. Их лица были обращены к двери.
— Коля! — Мишин вскочил, тяжело зашагал и, казалось, заполнил собой весь кабинет — огромный, русоволосый, бородатый и лучезарный, одетый в белую рубаху из домотканого полотна, синие бархатные брюки и засаленный овечий тулуп без рукавов. — Иди сюда, сынок, дай-ка я тебя обниму!
Николай уронил рюкзак и запыхтел в медвежьих объятиях русского богатыря. Сопротивляться было бесполезно, можно было лишь сжаться в комок и переждать, пока схлынет первая волна напора. Наконец Мишин его отпустил и отошел на расстояние руки.
— Где ты пропадал, горемыка? Я еще вчера тебя ждал. Уже беспокоиться начал. А если его где-нибудь прижучили, думаю. Что я стану без тебя делать? С этим черноколпачником и парой слов толком не перекинешься. Нет, вы только взгляните на него. Не пьет, не курит, по бабам не ходит…
— Да еще и в шахматы обыгрываю, — ехидно поддел отец Донован.
— Кто, ты? — Мишин бросился назад, свесился над столиком и начал быстро перемещать костяные фигуры на доске. — Давай вернем предыдущую позицию, и тогда поглядим, кто кого обыграет.
— Тронул фигуру — пошел, разве мы не договаривались?
— Холодный ты человек, отче, — вздохнул Мишин. — Вечно стремишься жить по правилам, всегда знаешь, что праведно, что нет. Потому я и люблю Колю. Он такая же заблудшая душа, как и мы, идет по жизни и ищет достойную цель… хотя какая цель может быть в этом пропащем
— Каждый прокладывает свой путь к богу, — тихо проговорил священник. От улыбки его смуглое аскетическое лицо стало вдруг мягким и привлекательным. — И ты тоже, приятель. Русский народ всегда был религиозным.
— Кто, мы? — распалился Мишин. — Ничего ты не понимаешь в русских, сколько раз я тебе говорил? Русский человек верит в доброго господина, неважно, на небе он, в Москве или губернском центре. А уж если разочаруется — топор на плечо и идет поджигать имение. Если бы было можно, мы бы и у господа имение подожгли — из-за всех тех бед, что он обрушил на наши головы.
Донован встал. В старой военной форме без знаков отличия и с коротко постриженными стального цвета волосами, он был похож не столько на священника, сколько на отставного офицера. Богохульство оппонента его ничуть не смутило.
— Подожгли бы, не сомневаюсь. А потом-то что, Мишин, что потом? Потом лили бы пьяные слезы и рвали на себе рубахи еще двадцать веков. Ну, может, мавзолей бы ему соорудили… — Он склонился над столиком и передвинул черного коня. — Шах и мат, дорогой. Подумай над другим вариантом. До свидания.
С удивительной легкостью и ловкостью, несмотря на хромоту, отец Донован подошел к двери, кивнул и вышел из кабинета. Мишин сделал несколько шагов вслед за ним, потом остановился и махнул рукой.
— Вот чего я терпеть не могу в этом иезуите. Всегда последнее слово должно остаться за ним. А ты не стой, Коля, садись, в ногах правды нет. Сейчас я тебе кое-что покажу. — Он дошел до сейфа и достал две рюмки и бутылку. — Оригинальная русская водка. Если сказать тебе, сколько стоит на черном рынке, не поверишь.
Николай сел на диван и, наклонившись, стал расстегивать рюкзак.
— Мне не хочется пить, — возразил он, доставая клеенчатый мешок, без особой надежды на понимание. — Переход был тяжелый.
— Именно поэтому! — категорично отрезал Мишин и сунул ему в руку полную до краев рюмку. — После завершения трудной миссии двести граммов — святое дело. Ну, давай… Сколько тут?
— Сто коробок по сто штук, как договаривались.
Мишин выпил рюмку одним махом, поднес мешок к столу и набрал шифр.
— Деньги сейчас или потом? — спросил он через плечо, забрасывая коробки в сейф.
— Потом, — Николай вытащил пачку банкнот из кармана и помахал ею. — Хватит на первое время.
Мишин закрыл сейф, повернулся и прищурил глаза.
— Рубли? Слушай, что я тебе скажу…
— Знаю, — перебил его Николай. — Сгорел дом старого Розенхайма, и так далее. Ты, наверное, уже десятый, кто мне об этом сообщает.
— Рубли… — умильно повторил Мишин. Он протянул руку, вытащил из пачки синюю банкноту и загляделся на изображенную на ней старую прямоугольную башню со звездой. — Кремль… Сердце России, Коля, душа России. Что понимает этот иезуит в русской душе? Ровным счетом ничего! Мы свое выстрадали, да, ценой множества ошибок и порой абсурда. Войны, революции, мировое господство, культы, застой, перестройка, затягивание гаек… И, наконец, пришли к главной цели — Обновлению. На Западе холодные души типа Донована посмеивались, дескать, очередная кампания. Но Обновление… Эх, если бы не Коллапс… Пей, черт! Залпом, по-славянски!