Десятый самозванец
Шрифт:
При этих словах супруги притихли. Тимоха Акундинов, конечно, лучший друг и земляк, но!.. Жемчужное ожерелье, доставшееся Шпилькину от дедов-прадедов, стоило больших денег…
— А зачем оно тебе? — удивленно спросила Людмила.
— Хочу англичанину этому пыль в глаза напустить, — улыбнулся Тимоха. — Пусть он, чудак заморский, думает, что я человек небедный, а стало быть, за маленькие-то деньги с ним в долю не пойду. А так посмотрит он на ожерелье да подумает — купец-то богатый! А после, глядишь, и согласится в долю-то меня взять. А там, — сделал
— Да у меня ведь еще и повить [31]пустая, — задумался Шпилькин, — сена-то там нет — скотину мы не держим. Почитай, еще один готовый склад!
— Ежели что, так мы и летнюю избу можем освободить, — горячо поддержала Людмила.
— Ну, только это ведь еще все вилами на воде писано! — слегка осадил Тимофей друзей. — Нужно еще этого иноземца-то уговорить…
— Стало быть, нужно уговорить… — согласился Васька. — Людка, ты как думаешь?
— А что, — загорелась и Людка. — Лишняя копейка на дороге-то не валяется. Глядишь, и мы в люди выйдем. Не все же на голое жалованье-то жить. Подарки-то, что носят, — слезки одни. Детям на портки да мне на ленты…
Людмила сорвалась с места и убежала в светелку. Там, порывшись в каких-то тайничках (мало ли вор какой, от которого и замки не уберегут!), принесла завернутое в шелковый платок ожерелье.
— Так вот вместе с платком и бери, — подала баба драгоценность. — Токмо смотри, — полушутя-полусерьезно напутствовала она, — не вздумай потерять! Глаза выцапаю!
— Ну, скажешь тоже, — обиженно отозвался Тимофей, засовывая жемчуга за пазуху и поднимаясь с места.
— На посошок? — предложил слегка охмелевший хозяин.
— Ну ты чего! — даже возмутился гость. — Куда же я пьяный да с этаким богатством?
— Это правильно, — похвалил его Васька, наливая себе и супруге. — Ну а мы тогда выпьем тут еще за почин!
…Найти в Москве покупателя на жемчужное ожерелье большого труда не составляло. Гораздо труднее было уговорить купца дать нужную сумму. Хотя жемчуга и стоили все сто рублев, но давать их никто не спешил. Купцы, как сговорившись, предлагали кто семьдесят пять, а кто восемьдесят талеров. А в залог так и вообще давали только пятьдесят ефимков. Подумав, Акундинов решил-таки продать Васькино ожерелье за восемьдесят талеров!
— Один хрен! — махнул рукой Тимоха. — Где я потом найду пятьдесят ефимков, чтобы ожерелье-то выкупить?
Конечно, обманутых земляков было жаль. Но ведь себя-то еще жальче!
Получив восемьдесят ефимков, Акундинов пошел на Денежный двор. Свернув с широкой Фроловской улицы на Лубянку, а там в сырой Лучников переулок, подошел к длинной караульной будке, перекрывавшей вход. Двое скучавших стрельцов встретили его спокойно. Чай, уже привыкли, что мимо них туда-сюда несли серебро.
— Чего несешь? — поинтересовался один. — Ефимки али лом?
— Ефимки, — сказал Тимофей, показав мешок. — Вот копеечки надобны.
— Ну, проходи, — зевнул первый стрелец,
Дверца открылась, и Тимоху впустили в низенькую каморку, где был стол, покрытый сукном, да безмен, [33]висевший на стене. Елферий — низенький мужик, похожий на хорька, кивнул на стол:
— Высыпай. Считать будем, — недовольно сказал он.
— А считать-то зачем? — удивился Тимофей, но спорить не стал, а вывалил все добро на стол.
— Для того, чтобы знать, — объяснил приказной, вытаскивая из-под стола сундучок, окованный железными полосами. Достав из него лист бумаги, перо и медную чернильницу с крышечкой, добавил: — Лучше бы ты лом серебряный нес. Лом-то серебряный — р-раз, и взвесили. А ефимки-то считать придется.
Когда пересчитали, подьячий (или кто он там?) записал общий итог на бумажку и сказал:
— Ступай теперь прямо до самого колодца. Как дойдешь, то свернешь направо. Там казенные избы да палаты стоят. И дьяк там с Денежного двора сидит али подьячий. Найдешь кого да и обскажешь, что к чему, а он и распорядится. А там либо прямо при тебе все сделают, али готовыми копеечками дадут.
Войдя в огромный двор, покрытый драночной [34]крышей на столбах, Тимофей с недоумением закрутил головой — а куда тут дальше-то идти? Где тут прямо-то? Если прямо идти, то стоят навесы, под которыми сидят и стучат молотками хмурые мужики. Присмотревшись, Акундинов понял: «Мать честная, так они же из проволоки копейки чеканят!» И никакого уважения ни к серебру, ни к тем маленьким чешуйкам, за которые на большой дороге могут и кишки выпустить! Хотя, как заметил наблюдательный глаз старшего подьячего, копеечки мастера стряхивают не куда попало, а в кожаные мешочки, которые после их заполнения забирают чисто одетые мужики и куда-то уносят.
Углядев просвет между навесами, Тимофей понял, что это и есть путь к приказным избам, и пошел, едва ли не задевая локтями столбы. Где-то почти на середине его остановила чья-то рука.
— Слышь, мужик, — раздался негромкий шепот. — Постой…
Акундинов невольно сбавил шаг, а потом и вовсе остановился. Да и как не остановиться, если тебя ухватили прямо за полу кафтана?! Из-за столба, подпиравшего кровлю, вылез тороватый мужичонка в прожженных штанах и кожаном фартуке на голое тело:
— Сколько несешь-то? — спросил мужик.
На дьяка мужик явно не походил, и поэтому, смерив незнакомца взглядом, Тимоха буркнул:
— Сколько надо, столько и несу.
— Давай по пять процентов с рубля, но… — поднял многозначительно палец мужик. — Без записи и мимо боярина…
— Это как? — заинтересовался Тимофей, который обычно видел копеечки только в готовом виде, когда получал свое жалованье у казначея. Что значили проценты с рубля, он не особо-то понимал.
— Да просто, — объяснил мужик. — У тебя сколько талеров-то с собой?