Детдом для престарелых убийц
Шрифт:
Асю через два часа сдал водила Дяди Федора, которого запытали до смерти в подвале особняка Яниса-Крысы. Проститутка теперь была единственным свидетелем расправы над криминальным авторитетом. Лишние разговоры и свидетели никому не нужны. В такой ситуации жизнь шлюхи ничего не стоит, ее решили найти и замочить. Ну, а остальное вы уже знаете из ее интервью.
Эту птичку знают все. Она лесная. Под древесным пологом среди других пичужек приметишь ее не всегда. Но осенью, когда все начинает желтеть и когда все до весны утихает, вдруг слышится звонкий,
В. Песков. «Комсомольская правда»,
Не читайте газет, иначе они заберут вас с собой.
«СМЕРТЬ – ЭТО РОДИНА СТАРЫХ ГАЗЕТ»
– Интересно, а почему ты все время называешь меня Асей? – спросила как-то Ася, когда после долгой любви мы лежали с ней в постели в самом центре душной августовской ночи и курили сигаретку с «травкой». Одну на двоих. – Разве ты забыл мое настоящее имя?
Не поверите, но этой ночью я испытал настоящий библейский ужас. Я не был пьян, и это было не действие «травы». Но я боялся посмотреть в ту сторону, где рядом со мной мирно посапывала во сне та, которую я, обознавшись, только что имел дерзость назвать Асей.
Я на один промельк сознания вспомнил ее истинное имя.
Имя, которое мой человеческий мозг не в состоянии был ни удержать, ни осмыслить.
Иначе я бы просто сошел с ума.
Ася и Шарлотта.
Шарлотта и Ася.
Кто из них настоящая, а кто – плод моего воспаленного воображения?
Они раздваиваются в моем сознании. Или, наоборот, удваиваются?. И тогда может оказаться, что они реальны обе… Или, напротив, обе не существуют и не существовали никогда?
– Ты опасная женщина, – говорю я Шарлотте, которая сейчас в полумраке звездной ночи сидит в постели в профиль ко мне и смотрит на небо. В этом неверном лунном свете я готов побожиться, что не знаю, кто она сейчас – нездешняя женщина Шарлотта или банальнейшая предательница Ася?
– Почему? – думая о своем, спрашивает одна из них.
– Ты многое в этой жизни делаешь из любопытства, ведь так?
– Не знаю, может быть…
– А любопытные люди не остановятся ни перед каким преступлением, чтобы удовлетворить свою болезненную страсть.
– Страсть? – переспрашивает она. – Если не можешь больше любить, значит, пришло время убивать…
– Так, как Иуда убил Христа?
Молчит. Я ей больше неинтересен. Ночные облака, гонимые неожиданно откуда-то взявшимся ветром, для нее важнее.
Любовь – это такой зверек, что если его не подкармливать чем-нибудь остреньким, то он скоро умрет.
Ася или Шарлотта?
Шарлотта или Ася?
Кто и зачем играет со мной в эту дурацкую игру? Зачем и кому я нужен?
Я закрываю глаза и не могу вспомнить своего лица. В последнее время со мной это происходит все чаще.
Может быть, я начисто лишен индивидуальности? И именно поэтому меня всегда влекли к себе странные люди, маргиналы, аутсайдеры,
Я всегда боялся своей обыкновенности и всю жизнь пытался улучшить природу: то отращивал длинные волосы, то отпускал бакенбарды, а то вдруг стригся налысо; начинал заниматься культуризмом или покупал себе цветные линзы. Но индивидуальности не прибавлялось.
Помню, я даже всерьез задумывался о пластической операции. Причем я отнюдь не хотел стать писаным красавцем. Наоборот, пластическая операция мне была нужна, чтобы сделать с собой что-то, что отличало бы меня от других: асимметрия глаз, удлиненный нос, большие оттопыренные уши, хромота, полное отсутствие волосяного покрова на голове.
Наконец, я хотел зашить себе рот суровыми нитками, черт возьми! Но вовремя понял, что так я умру с голоду, ибо есть мне будет нечем.
Я человек обычной, средней внешности. Середина, проклятая середина!
Два кольца, два конца, а посредине – гвоздик.
Этот гвоздик – и есть я.
Но я покину уготованное мне историей гнездо, хотя бы из-за этого потом распалась вся конструкция!
…А зонтик мы с Асей оставили прямо на облаке. Седьмое небо, поворот направо, пятый угол, третий звонок, спросить господина Бога.
ВАРИАНТ ВТОРОЙ: ИДЯ К ЖЕНЩИНЕ,
НЕ ЗАБУДЬ ПЕРЕДЕРНУТЬ ЗАТВОР
В СВОИХ ШТАНАХ!
Улица где-то в старой части города Волопуйска. Мужчина и женщина идут, держась за руки. Зрители видят их со спины. Они заворачивают за угол, камера дает крупный план, и мы замечаем, что рты у них грубо зашиты суровыми нитками. Причем, видимо, эта жестокая операция была сделана совсем недавно: из проткнутых иголками отверстий продолжает сочиться кровь. Выражение глаз у них не грустное и не веселое. Наверно, боль сделала их мудрыми.
…Кажется, я уже говорил, что Шарлотту отличала в постели ее ненасытность? Грубо говоря, каким бы умельцем и половым гигантом ни был ее партнер, она все равно не могла бы нормально кончить. Как, впрочем, все оборотни и колдуньи, шептал я ей, и она смеялась своим потрясающим завораживающим смехом.
Во всем остальном она была лучшей. Заводилась с пол-оборота. И не успеешь ей вставить, а она уже хлюпает сокровенным местом, словно в весеннюю распутицу грязь под ногами.
…И вот мы как бы бежим навстречу друг другу, все быстрее и быстрее, я ускоряю темп до предела, и уже можно раскрыть объятия, так мы близко друг от друга, мы уже на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии дыхания, на расстоянии волоса с ее лобка, но тут нас словно взрывом (взрывом секс-бомбы?) отбрасывает в разные стороны, и я вновь прихожу к финишу один.
Именно в эту ночь, в этот час, в эту секунду, когда я уже второй раз бурно кончал в жадный Шарлоттин рот, художник Макс Пигмалион, вечно небритый и неумытый безумный Макс, бедняга Макс, с воспаленными красными глазами, в мятой застиранной пижаме, рисовал ее портреты своим калом в туалете и на стене своей больничной палаты. За что поутру был жестоко бит медбратьями.
Но рисовать все равно продолжает. Велика сила любви.
Да, пусть она сука, пусть она блядь, но что она, Шарлотта, могла поделать, если ее женская, глубинная, сексуальная жизнь в этом чужом для нее мире была лишена всякого смысла?