Детдом
Шрифт:
– Владимир, мы будем что-то делать или будем ждать, пока Ольга вернется?
– Или не вернется? – спросил в ответ Владимир.
– Или не вернется, – подтвердил Дмитрий. – Надо знать. Нет возможности иначе. Егор уже пятый день лежит, не встает. Женя его кормит насильно. Но сам Женя вот-вот сорвется. Я просил соседей никак не обращаться к нему. Но они не поняли – волнуются за Егора. Нельзя понять, потому что они Женю еще не видели, когда он…
– Что ты сам? – спросил Владимир. – Что ты сам думаешь, Дмитрий?
– Я начал опять пить таблетки, чтобы не заболеть, – сказал Дмитрий. – Теперь у меня в голове
– Я не знаю, могу ли я, – признался Владимир. – В этом все дело.
Дмитрий некоторое время поколебался, потом ухватился кистью одной руки за запястье другой, как бы подбадривая сам себя, и сказал:
– Я не понимаю, что это значит, но я думаю, ты должен об этом знать. У Ольги и у Кая – одинаковые татуировки. Только у хореографа здесь, – Дмитрий указал на левую сторону своей груди. – а у Ольги – вот здесь, на внутренней стороне руки, ближе к плечу.
– Что за татуировки? – спросил Владимир, отложив книгу и садясь на тахте.
– Крест. И у того, и у другой. Наверное, это что-то христианское.
– Я никогда не слышал и не читал, чтобы христиане делали какие-нибудь татуировки. Но я мало знаю.
– Разве ты не видел у Ольги эту татуировку? – поинтересовался Дмитрий, как будто бы слегка удивившись.
– Нет, – промолвил Владимир и, помолчав, спросил, едва разжимая губы. – А ты откуда…
– У Кая, когда мы вошли, была разорвана рубашка, – объяснил Дмитрий. – Я обратил внимание, потому что уже видел такое раньше – у Ольги. Я думал, она рассказывала тебе…
– Нет, – сказал Владимир.
– Можно спросить у Кая, – предложил Дмитрий.
– Я не смогу.
– Если получится, я сам спрошу, – пообещал Дмитрий, сделал еще шаг и присел на самый краешек тахты.
Владимир подвинулся и согнул ноги, обхватив руками колени. С минуту оба юноши молчали, потом Дмитрий сказал:
– Ты держись, если можешь. Теперь все от тебя зависит, Владимир, ты же понимаешь.
– Я постараюсь, – сказал Владимир. – Но я не могу обещать…
– То-ося, я все хотела тебя спросить: а что ты скажешь, если я рожу тебе братика? Или ты больше сестричку хо-очешь?
Настя Зоннершайн лежала на животе поперек широкой кровати в своей квартире, и что-то по привычке рисовала. Под листок на кровати для твердости был подложен какой-то глянцевый журнал, и из-под краешка рисунка выглядывал каблук и пятка модели с обложки. Сама квартира напоминала сшитую из открыток коробочку, которые прилежные советские девочки изготавливали в кружках «Умелые руки» в конце семидесятых годов. Внутри коробочки было светло, тепло и уютно. Пахло чем-то праздничным – не то свежим кексом, не то оранжерейными цветами.
– Что-о-о? – подпрыгнула Антонина и уронила другой глянцевый журнал, который до этого медленно листала, разглядывая представленные в нем интерьеры. – Настька! Что ты городишь?!
– Ну почему же сразу – «горо-одишь»? – лениво удивилась Настя. – Как будто бы я уже и не могу-у…
– Чего ты не можешь? – Антонина поднялась со стула и, шагнув, грозно нависла над Настей всеми своими ста восьмьюдесятью пятью сантиметрами.
Настя витальную угрозу проигнорировала, и даже не повернула головы в сторону приятельницы. Вместо этого она облокотилась об тахту, подперев обеими ладонями
– Мне двадцать семь лет. Я хочу ребенка родить. Это плохо, что ли?
– Ребенок – это нормально, – признала Антонина. – Но почему это твой ребенок будет моим братом?
– Ну потому-у… – протяжно промычала Настя, по-видимому утратившая дар членораздельной речи от сложности темы.
– Так. Давай конкретно, – предложила Антонина и снова присела на стул, на этот раз повернув его спинкой вперед и оседлав. Сейчас ей хотелось создать между собой и малохольным дизайнером хотя бы такую преграду. Бессильно распластавшееся на тахте Настино тело вызывало в душе Антонины какие-то странные, мало управляемые эмоции и желания. И эти эмоции Антонине категорически не нравились. – Что происходит? У тебя что, роман с моим отцом?
– Обязательно тебе надо все назва-ать, – откликнулась Настя. – Заче-ем? Что вам всем в словах, я не понимаю. Вот дядя Израэ-эль говорит, что в каждом камне спрятана целая поэма природы, и ювелир ее оттуда достает своими руками, чтобы другие тоже могли ее увидеть и прочесть. Руками. Это я понима-аю… Хочешь, я тебе покажу?
Настя перекатилась по кровати и вытащила откуда-то (Антонине показалось, что из-под подушки) целую пачку листов. Среди них были белые, голубые, розовые и даже зеленые. На всех рисунках без исключения был изображен Олег. Часто, составляя ему компанию, откуда-то из переплетения плюща выглядывал пухлый младенец. На некоторых листах можно было видеть и девушку, отдаленно похожую на саму Настю. Несходство заключалось в том, что нарисованная, вся обвитая какими-то листьями и ветвями Настя излучала первобытную вакхическую радость, почти полностью преображающую ее незначительные изначально и еще смазанные нетренированностью интеллекта черты. При взгляде на некоторые листы вполне взрослая Антонина мучительно краснела.
– У? – спросила Настя, поднимая на Антонину взгляд и тяжелые веки, как поднимают с пола упавшую книгу.
– Что все это значит? – обвинительным, визгливым тоном начала Антонина. – Ты что же себе думаешь?! Ты думаешь, что вот так вот можешь…
– У-у, – сказала Настя. – А почему нет?
– Настька! Ты когда-нибудь о ком-нибудь кроме себя думаешь?!
– Да. Вот о тебе думаю. Я потому и спросила: ты кого хочешь, братика или сестричку? Мне-то самой все равно.
– Настя, послушай меня, – Антонина отчетливо и безнадежно пыталась взять себя в руки. – Я не спорю: ты молодая, талантливая и вообще все при тебе. Тебе может хотеться замуж, и родить ребенка, и все такое. Я вполне готова допустить, что мой так называемый папаша на тебя может запасть и даже уже запал, особенно, если ты уже показала ему эти рисунки… Он всегда был слаб по этой части…
– А! – догадалась Настя. – Ты о нем беспокоишься? Так я же ничего плохого… Ты же понимаешь, мне ни от кого ничего не нужно, и денег я могу заработать и вообще… Мне надо, чтобы просто все случилось… Ну не знаю я, как словами сказать… То-ося…
– Мне совершенно наплевать на этого гребаного супермена, моего так называемого папашу! – отчеканила Антонина. – Так же как и ему с самого начала было наплевать на мое существование. Хоть с кашей его ешь! Но есть еще и моя мать!
– Тетя Анджа? – нешуточно удивилась Настя. – А что-о-о…