Детектив Франции. Выпуск 4

Маншетт Жан-Патрик

– Как жаль, что я не смог заставить Париж танцевать, – насмешливо сказал он.

Он остановился перед стеной, на которой висели ружье и карабин, снял их со стены и осмотрел. Ружье было двуствольным, карабин двадцать второго калибра фирмы «Эрма».

– Провидцы будущего, – проворчал Буэнвентура, вешая их на место.

Они его больше не интересовали.

– Бедолага лжеиспанец в смехотворном наряде, – заметил он, проходя мимо зеркала.

Он проголодался и пошел на кухню. Открыв банку рагу из бобов с дичью, он съел его холодным,

орудуя маленькой ложечкой. Пища была жирной и невкусной. Он запил рагу красным вином из бутылки, на этикетке которой было написано: «Бутылировано специально для господина Вантрэ».

С головокружением и тяжелым чувством на сердце он вернулся в салон. В этом чертовом доме Али Бабы–Вантрэ не было хоть какого–нибудь крохотного радиоприемника. Ему пришла мысль. Он подошел к телефонному аппарату, набрал ИНФ–1, но услышал только неопределенные шумы. Должно быть, надо было добавить региональный номер, и Буэнвентура должен был обратиться к справочнику. Он подошел к телевизору и включил его. Показывали глупый фильм о войне в Корее. Каталонец сел в кресло напротив телевизора и тут же отключился из–за слабости от потери крови.

Когда он пришел в себя, адмирал Фредрик Марч по телевизору доверительно беседовал с Грэйс Келли о состоянии своей жены, страдающей из–за смерти сына, убитого красными.

– Она целый день сидит и вяжет детские распашонки, – печально сообщил адмирал.

Буэнвентура приглушил звук.

Пошатываясь, он направился в кабинет.

На столе темного дерева стояли электронные часы в зеленоватой стеклянной оправе, показывающие восемнадцать часов. За окнами стемнело. Буэнвентура выругался и поспешно обошел дом, выключая повсюду электричество. Он вернулся в кабинет, держа в руке маленький карманный фонарь, открыл ящик в поисках бумаги. В ящике он обнаружил дешевый мини–кассетный магнитофон.

– Это еще лучше, – сказал он темноте.

В ящике оказалось полно кассет, он взял одну из них, на которой было написано от руки: «Жоэль через три месяца».

– Пусть Жоэль катится к чертям, – проворчал Буэнвентура. – Катитесь все к чертям.

Он поставил кассету, установил микрофон, нажал на кнопку записи и стал диктовать подробный рассказ о похищении посла и осаде фермы. Чтобы заявление не показалось подделкой, он сообщил номер своего пистолета, из которого был убит посол, а также указал, где этот пистолет был приобретен.

Он нашел конверт, вложил в него кассету, запечатал его и написал на конверте адрес одного из агентств печати. Затем стал искать марку, но не нашел и сунул конверт в карман охотничьей куртки. Ему очень хотелось курить, но сигарет больше не было. Буэнвентура обшарил весь кабинет и салон, но табака не нашел. Опять взял магнитофон и поставил новую кассету с надписью: «Брак Маризы».

Он установил микрофон, нажал на кнопку записи и некоторое время сидел неподвижно с открытым ртом. Его лицо было очень сосредоточенным, как тогда, в ванне.

– Я заблуждался, –

внезапно сказал он. – Гошистский терроризм и государственный терроризм, несмотря на различие своих целей, представляют собой две челюсти… – Он подыскал сравнение. – …одной идиотской западни, – закончил он и продолжат дальше: – Режим защищается от терроризма, что совершенно естественно. Но система не защищается от него, а напротив, поощряет и рекламирует. Отчаяние – это товар, обменная ценность, модель поведения, наподобие полицейского или святого. Государство мечтает о чудовищном и триумфальном конце во всеобщей гражданской войне, в которую будут вовлечены, с одной стороны, полицейские и наемники, а с другой – нигилистические коммандос. Это западня, расставленная для мятежников, и я попал в нее. И не я один, что огорчает меня более всего.

Каталонцу показалось, что он увидел промелькнувшую тень, и он машинально поднес руку ко рту. Он вспомнил своего отца, которого никогда не видел. Отца, погибшего на баррикадах вечером 4 мая тридцать седьмого года в Барселоне. Революционный пролетариат восстал против буржуазии и сталинизма. Отец Буэнвентуры Диаза был убит в долю секунды. Барселонская коммуна была разбита за несколько дней, а через некоторое время оклеветана.

– Осуждение терроризма, – сказал Буэнвентура в микрофон, – это неосуждение мятежа, но призыв к мятежу.

Он снова прервал свою речь и усмехнулся.

– Поэтому, – добавил он, – я заявляю о роспуске группы «Нада».

Он остановил запись.

– К тому же единогласно! – крикнул он в темноту, – соблюдая старые традиции.

Он вынул кассету из магнитофона, сунул ее в другой конверт, запечатал его и написал: «Первый и последний вклад Бэнвентуры Диаза в собственную историю».

Потом сунул конверт в карман охотничьей куртки и прошел в салон, чтобы посмотреть информационную программу по телевизору.

– Комиссар Гоемон, руководивший штурмом фермы в целях освобождения посла Соединенных Штатов… – заявил комментатор еще до появления изображения на экране. – Я прочту вам телеграмму, которую мы только что получили, – добавил он, когда появилось изображение. – Комиссар Гоемон отстранен от занимаемой должности по решению министра внутренних дел.

– Ну и дела! – сказал Буэнвентура.

Глава 37

– Вы не можете это сделать! – крикнул Гоемон.

– Разумеется могу, что вы о себе возомнили? – сказал глава кабинета.

– Я действовал согласно вашим инструкциям.

– Ваше имя кричат на улицах Парижа, – сказал глава кабинета. – «Гоемон – негодяй, народ сдерет с тебя шкуру» и «Гоемон – грязный болван, мы сделаем из тебя сосиску».

– Это прямые угрозы.

– Не говорите глупостей, Гоемон.

– В таком случае я скажу нечто разумное, – заявил комиссар испуганным голосом. – Вы действительно считаете, что пожертвовать мной необходимо?