Детектив-клуб 'Презумпция виновности' (Буриме-детектив)
Шрифт:
– Ох, не говори. В первую минуту у меня все кишки скрутило!
– признался Майкл.
– Не ожидал от них такого коварства. А от себя - такого первобытного ужаса перед загробными жителями. Благо она не сделала "Бу!", а то я бы точно навалял в штаны, и никакого двадцать пятого кадра не надо.
– Да уж, нам повезло, что она вместо этого стала бельишко раскидывать.
И они двинулись к танцовщице, которая даже бровью не шевельнула в их сторону. Майкл снова фыркнул и, протянув сквозь нее руку, дернул щит на себя.
– Дверь!
– воскликнули
Был ли смысл терять время? Конечно, нет. Всего-то и надо было, что откинуть прозрачную вуаль. Хорошо смазанные петли не издали ни звука, когда дверь открылась, поманив молодых людей новой тайной.
Финал
7
Дэвид с трудом разлепил веки и тут же пожалел об этом. Отваратительное пятнистое марево, стелившееся перед закрытыми глазами, не исчезло, а расплылось по незнакомому сумрачному помещению с шаткими стенами и пульсирующим потолком. "Где я? Что со мной?"
Ему было плохо, как никогда в жизни. Ломило виски, ломило затылок, тело напоминало дрожащий студень, желудок агонизировал в тщетных потугах исторгнуть из себя тяжелую и вязкую чужеродную массу, мерзостный привкус во рту вызывал навязчивое видение немытого ржавого ведра из-под протухших пищевых отбросов. Дэвид провел распухшим языком по небу, точно наджаком по пересохшему картону, и протяжно застонал.
Дверь в дальней стене (черт, почему они пляшут, эти стены?) распахнулась, вызвав слабое движение воздуха и видение в темном, с белыми кляксами, одеянии.
– Доброе утро, сэр, - звонко поздоровалось видение, поплыло в направлении Дэвида и поставило что-то у изголовья его постели.
– Ваш чай.
Попытка приподняться обернулась таким приступом боли и тошноты, что ему пришлось стиснуть зубы и закрыть глаза. А когда он набрался мужества, чтобы снова открыть их, антураж чудесным образом изменился. Сумрак сменился мягким рассеянным светом не слишком погожего английского утра, танцующие стены, устыдившись собственного легкомыслия, застыли, как и подобает стенам доброго надежного дома, под прямым углом друг к другу, зловещее помещение превратилось в просторную спальню, обставленную несколько тяжеловатой, но зато вполне антикварной мебелью, а темное видение с кляксами - в молоденькую девушку в униформе горничной - синем платье, белоснежном передничке и таком же чепце.
Раздвинув шторы, девушка бросила на Дэвида взгляд, полный простодушного любопытства, встретилась с ним глазами, смутилась и заспешила к двери. Но остановилась и обернулась, услышав его протестующее мычание.
– Кто вы?
– прохрипел он через силу.
По юному, почти детскому личику пробежала рябь. Дэвиду показалось, что девушка изо всех сил крепится, чтобы не рассмеяться.
– Дейзи, сэр. Здешняя горничная.
– А где я?
Тут она не выдержала и все-таки прыснула в кулачок. Потом виновато потупила взор, пробормотала: "Извините" - и снова подняла глаза. На этот раз в них отражалось не веселье, а снисходительное сочувствие.
– Вы в доме лорда Теодора Расселла, сэр. Вчера вы здорово перебра... То есть,
Сочетание смутно знакомого имени Теодор Расселл и слова "подвал" оказало на Дэвида странное и весьма неприятное воздействие. К чисто физической дурноте примешались ощущение безысходности и страх, черный и липкий, как болотная жижа. Эта гремучая смесь доконала молодого человека.
– Уйдите!
– крикнул он, рывком стащил себя с постели и, зажимая рот ладонью, устремился в ванную.
Пока он содрогался в изнурительных спазмах, подсознание настойчиво посылало уцелевшему осколку сознания тревожные сигналы: из цветных пятен перед глазами складывались зловещие и непонятные образы, в ушах звучали обрывки жутковатых фраз: "...катрены Нострадамуса... тысячи муляжей... мистификация... персидский ковер... куда девался труп?.. нас надули... если она обдерет мышцы и оголит потроха..."
– Я вспомню, все вспомню, - бормотал Дэвид.
– Потом... позже. Боже, как же мне плохо!
Потом наступило облегчение. Он, пошатываясь, добрел до кровати, рухнул без сил и отрубился. Но отоспаться ему не дали. Короткое время спустя снова показалась Дейзи, забрала поднос и спросила, спустится ли он к завтраку. Дэвид промычал в ответ нечто отрицательное и предпринял еще одну попытку уйти от мира. И опять тщетную. На этот раз его покой нарушил осанистый джентльмен с приветливой улыбкой и холодными серыми глазами:
– Мальчик мой, простите меня! Мне так ударило в голову ваше восхищение моим портвейном, что я совершенно упустил из виду вашу возможную неопытность. Эх, молодость, молодость! Сколько раз в таком же вот возрасте я сам неправильно оценивал свои силы и страшно потом мучился... Выпейте это, друг мой! Ну-ну, пересильте себя. Пойло, конечно, мерзкое, но лучшего средства от похмелья еще не придумали. Старый рецепт - сырое яйцо с вустерским соусом. Через полчаса будете как огурчик. Все-все, ухожу! По себе знаю: когда раскалывается голова, чужая болтовня становится совершенно невыносимой.
И он действительно ушел. Едва дверь за ним закрылась, Дэвид снова поплелся в ванную и немедленно избавил желудок от навязанного ему антипохмельного коктейля. Потом жадно выпил пинту воды из-под крана, расстался и с ней, выпил еще воды и почувствовал себя настолько лучше, что почти поверил в возможность исцеления. Голова по-прежнему болела, но уже терпимо, хотя и с рецидивами, и способность соображать потихоньку возвращалась.
Благостную рожу со сладкой улыбочкой и колючим серым взглядом Дэвид, безусловно, уже где-то видел. Где? Когда? Из болтовни этого доброго самаритянина с вустерским соусом и из сказанного Дейзи, следовало, что самаритянин и был лордом Теодором Расселлом, водившим вчера Дэвида на экскурсию в свои винные погреба. Но как Дэвид попал в его дом и почему при мысли о лорде и погребе, точнее, о подвале, его бросает в холодную дрожь?