Детектив весеннего настроения
Шрифт:
Она полезла во внутренний карман и достала сто долларов, которые всегда припрятывал туда Васька – на всякий случай.
– Знаю я тебя, – говорил он. – Кошелек потеряешь и будешь милостыню просить! Видишь? Вот деньги! Я их тебе кладу во внутренний карман. Поняла?
Она всегда смеялась и отмахивалась.
– Да не надо мне ваших денег, – сказал динамик неуверенно. – Звоните!..
Окошко открылось, и в него просунулась нагретая телефонная трубка.
– Спасибо! – закричала Мелисса. – Я сейчас, я быстренько!..
Ошибаясь
Пока телефон раздумывал, соединить или нет, она ждала, и эти несколько секунд были самыми длинными за всю жизнь Мелиссы Синеоковой, знаменитой писательницы.
Телефон сжалился над ней, и длинный гудок ударил ей в ухо, и она закрыла глаза. Он не успел загудеть во второй раз, когда трубку сняли.
– Да.
– Это я, – сказала Мелисса. – Я жива. Все в порядке. Ты только теперь быстрее приезжай, пожалуйста.
Тут она сообразила, что понятия не имеет, куда нужно приезжать, и наклонилась к окошку.
– Девушка, милая, – жалобно спросила она, – вы мне только еще скажите, где я нахожусь?..
– В заднице, одним словом, – договорила Любанова. – И пусть заткнутся все, кто думает, что у нас все распрекрасно-хорошо!
– Да никто так и не думает, – пробормотал Константинов.
Он примчался пять минут назад и теперь изображал очень деловой вид. Лере не удалось с ним перекинуться ни словом, и вопросов у нее было очень много, и все – без ответа.
Она видела, что креативный директор чем-то очень встревожен, но расспрашивать наскоро и прилюдно не желала. Кроме того, он должен понять, что она очень на него сердита. Так сердита, что даже заговаривать с ним не желает!
– У кого какие соображения?
Соображений не последовало, зато в кармане у Константинова очень некстати зазвонил телефон.
Не ответить Константинов не мог. Он был «продвинутый», и все звонки в мозгах его телефона были поделены на «группы» и в зависимости от «группы» издавали разные звуки.
Романтическая мелодия из «Бандитского Петербурга» свидетельствовала о том, что на проводе «семья». «Семью» он не мог оставить без внимания.
– Да, мам!
Лера Любанова проводила его мрачным, словно угольным взглядом. Лере Любановой решительно не нравилось все то, что креативный директор проделывал в последнее время.
– Мам, говори быстрее, я на совещании.
– Ну, тогда перезвони, когда сможешь.
Этого Константинов терпеть не мог! Вот теперь он должен думать, зачем она звонила и не случилось ли чего, а потом, не дай бог, он забудет перезвонить, мать обидится, он рассердится и так далее.
– Мама, быстро говори, чего хотела!
– Ну ты же занят!
– Мама, я уже вышел в коридор. Специально. Говори. Что?
– Саша, у Леночки закончилось Фемара. Я просто тебе напоминаю. Купи и завези нам, если можно, сегодня. Понял?
Константинов понял.
Несколько лет назад случилось несчастье. У сестры вдруг обнаружилась «онкология», и это слово, почему-то казавшееся Константинову похожим на свернувшуюся холодными пыльными кольцами очковую змею, стиснуло семью со всех сторон. Мать в один день изменилась необратимо, непоправимо, окончательно, и вдруг оказалось, что отец уже не отец, а пожилой дедок, шаркающий по лестнице подошвами старомодных ботинок, и Константинов решил, что Ленка непременно умрет, и тогда – все.
Что «все», он не знал, но знал, что – «все», точка.
Присутствие духа сохранила только сама сестра:
– Рак груди – излечимая болезнь, – твердила она с попугайской уверенностью, и никто не смел ей перечить, и все делали вид, что верят, и бодрились.
А потом она нашла препарат с названием, больше похожим на название духов – Фемара. Врач в больнице сказал, что хороший препарат, снижает риск рецидивов, и улучшает, и поддерживает на сколько-то процентов больше. Вот в препарат родственники уверовали гораздо сильнее, чем в Ленкины заверения, что все обойдется.
И препарат не подвел! После операции прошло уже… лет пять прошло, и все – тьфу, тьфу, тьфу! – в порядке. Ничего, обошлось, и Константинов и его семья свято верили в то, что обошлось именно потому, что Леночка регулярно принимала эту самую Фемару.
Ее покупка была делом не только первоочередным, но еще и «семейным».
Константинов сказал матери, что непременно сегодня купит и привезет, и вернулся в кабинет главного редактора, где Любанова, злая как пантера, сверкала голубыми грозными очами.
Лев Валерьянович Торц излагал свои соображения относительно подложного договора, который он так неосмотрительно подписал, но… и он особенно подчеркнул это «но» загустевшим голосом, не по своей вине и даже не своему недосмотру, а исключительно в силу обстоятельств, которые оказались «выше его понимания».
Константинов хотел было вставить, что все до одного обстоятельства находятся выше понимания Льва Валерьяновича, но остановился. Усложнять и без того сложную обстановку не входило в его планы.
Заверив собравшихся, что он решительно, решительно ни при чем, Лев Валерьянович приступил к следующему пункту своего короткого, но емкого доклада. Первый пункт проходил под кратким названием «Что делать?», а второй пошел под названием «Кто виноват?».
Виноваты, по мнению Льва Валерьяновича, были «функционеры» из «России Правой», которые «недобросовестно» подошли к договору и таким образом запутали его, Льва Валерьяновича, и главного редактора, Валерию Алексеевну. Не следовало подписывать договор по устному указанию по телефону!.. Таким образом, нужно попросить ту сторону аннулировать договор как несостоятельный…