Дети белых ночей
Шрифт:
Он в меру прогуливал лекции, пил портвейн «777» со своими институтскими приятелями, хмелея больше от чувства лидерства в их небольшой компании, которое он испытывал, пожалуй, впервые в жизни. Власть симпатии, обаяния, остроумия... Где все это было раньше? Почему оно не раскрылось в школе, где было столько симпатичных девчонок, или во дворе, среди пацанов? Его просто задавили, подчинили, ловко отодвинули на второй план. Кто отодвинул? Понятно кто...
– Мама! Если будет звонить этот... меня нет дома. Уехал в стройотряд, на практику.
–
– Сходи, сходи. Видимо, захватывающая пьеса. Что-то, судя по названию, про Вечного Жида, Агасфера...
– Не придумывай! Между прочим, когда ты последний раз был в театре?
– Начинается. Достаточно с меня театра эпюров, опок и crankshaft’ов...
– What is this?– старательно произнесла мама.
– Всего лишь «коленчатый вал»,– грустно выдохнул Кирилл.
Он, конечно, лукавил насчет «всего лишь». Открыв в себе способность притягивать людей, даже небольшими группами, Кирилл решил осуществить свою давнишнюю мечту – стать любовником красивой и опытной женщины. И crankshaftв этой механике играл непоследнюю роль...
Как ни странно, но под руководством Иволгина Кирилл получил все допуски без проблем, даже коллоквиум по высшей математике сдал страшному Коршунову с первого раза на «хорошо». Хотя сам Дима Иволгин миновал его только со второй попытки.
Страшным клекотом звучало слово «коллоквиум» для студентов-судомехаников и корабелов. Коршунов, втянув голову в плечи, сквозь очки рассматривал очередную жертву. Когда же сошлись за столом две птичьи фамилии, хищник не мог не выпустить когтей, и бедный Иволгин вылетел из аудитории изрядно ощипанным.
– Кто так принимает коллоквиум! – возмущался Дима.– Ерунда какая-то! Надо пожаловаться на него на кафедру высшей математики! Или жене его...
Первая сессия подходила к концу, и оставался последний экзамен по истории партии. В зачетке Кирилла были уже три оценки «хорошо».
– Хорошо, хорошо, хорошо,– повторял он их на разные лады, покачиваясь в двадцать восьмом трамвае, словно соглашался с кем-то, может, со своим строгим отцом.
По крайней мере кончились числа, матрицы, холодные и горячие обработки, плоскости. В истории партии хотя бы действуют люди, пусть и представленные в виде организованных и сплоченных масс. В истории партии есть хоть что-то человеческое...
«Довели! – подумал Кирилл.– Историю партии полюбил! До чего довели человека, сволочи!»
К сволочам он относил отца, заставившего его идти в корабелы, по его, так сказать, стопам; замдекана, всех ливтовских преподавателей. Мысленно он сажал их всех в баржу, типа «река—море», завозил на прощание в иностранный порт, чтоб помучились напоследок, а потом топил под звуки битловской «Желтой
– Вы так посмотрели на меня, будто я наступила вам на ногу.
Марков сморгнул видение кормы, вертикально уходившей в глубины Балтийского моря. На Кирилла смотрело лукавыми глазками ангельское личико. В голове завертелись дурацкие фразы, будто из военного разговорника: «Как вас зовут? Мы с вами раньше не встречались? Вы, случайно, не снимались в кино? Сколько в вашей части пулеметов? Как зовут вашего командира?» Но она сказала сама:
– Мне даже показалось, что вы мысленно выругались. Мы что, с вами раньше встречались, и я вас чем-то обидела?
– Ну что вы! – Марков хотел сделать галантный жест рукой, но трамвай качнуло.– Я думал совсем о другом.
– Вот это да! – теперь воскликнула девушка.– Впервые встречаю такого молодого человека, который смотрит на меня, а думает о другом. Хорошо еще, что не о другой. Неужели это оно? Как вы думаете?
– Что «оно»? – переспросил Кирилл.
– Что-что? Увядание, угасание, умирание... Как неожиданно оно подкралось! А так много я еще могла бы совершить доброго, вечного... для вас, люди!
Последнюю фразу она произнесла, обращаясь к двум сидевшим рядом бабкам, которые переглянулись и стали смотреть на девушку с тревожным ожиданием. «Так она, наверное, пьяная! – неожиданно догадался Кирилл.– Конечно, пьяная. Стала бы такая девчонка...» Что именно она стала бы, он не додумал. Марков разглядел ее, наконец.
Вязаная шапочка, короткая куртка со стоячим меховым воротничком, замшевые сапожки и... ослепительно-голубые джинсы. Все подобрано в тон. А джинсы... Голубое небо и небесные джинсы подходит ко всему на свете! Кто придумал, что ангелы обязательно в белом и с крыльями? Мода меняется даже на вечное. Теперь ангелы спускаются на землю в голубых американских джинсах и слегка навеселе...
Марков не видел, какие волосы спрятались у нее под шапкой. Как в детской бумажной игре «Одень куклу», он примерял ей мысленно темные или светлые локоны. Пожалуй, с темными волосами она была бы красивее, но тогда лицо ее потеряло бы ангельское выражение. Поэтому Кирилл проголосовал в душе за белокурость.
– Ну что вы,– сказал он вслух.– Вам ли... Вы такая...
– «...эстетная, вы такая изящная...»,– неожиданно процитировала девушка, при этом внимательно наблюдая за реакцией Кирилла.
Словно она подсмотрела через плечо в его заветный блокнот с нарисованными Kiss’ами на обложке, где кроме рок-групп и их альбомов, были еще переписанные от руки стихи Северянина, Хлебникова, Бурлюка... Вот так девушка!
А девушка все говорила за него, даже скользкое продолжение северянинского стихотворения произнесла без смущения, с придыханием, внимательно глядя Маркову в глаза.
– «...Но кого же в любовники, и найдется ли пара вам?..»
Видимо, почувствовав, что это перебор, она вдруг сказала изменившимся, будто подтаявшим у трамвайной печки, голосом: