Дети блокады
Шрифт:
Ребятам приказано было сесть на корточки и ни в коем случае не подниматься.
Набитые до отказа машины выехали на дорогу и, оставляя клубы пыли, прыгая на обнаженных корнях могучих сосен, по песчаной просеке помчались к станции Сиверская.
Раньше, едва ребята садились в кузов, начинались песни. Теперь все молчали. Нервозность, охватившая старших, передалась и ребятам.
По мере приближения к станции увеличивался поток спешащих туда людей. А перед станцией происходило что-то невообразимое. С обезумевшими взглядами, мокрые от пота, люди тащили на себе второпях упакованные вещи. Над рекой из панам, шляп, беретов, тюбетеек и испанок [1]
1
И с п а н к а – пилотка с кисточкой.
– Кирилл, остановись! Сейчас выпадет посуда!
– Вика! Держись за папин кушак, а то отстанешь!
– Дедушка, осторожно! Не урони щеглов!
– Маша, брось, к черту, этот абажур, возьми патефон: у меня от него левая рука отсохла!..
Шофер головной машины сначала непрестанно сигналил, потом, остановившись, начал ругаться. Ему отвечали из толпы тем же. Поняв бесполезность перебранки, он повернулся к ребятам:
– А ну вылезайте! Будем грудью прокладывать дорогу. Держитесь крепко за руки! – Вдвоем, плечо к плечу с пионервожатым, они стали раздвигать толпу, покрикивая: – Дорогу! Осторожно! Дети! Пионерлагерь!
Так, двигаясь в толпе и с толпой, ребята почти добрались до станционной ограды.
Станция уже была занята: ее заполнило громадное стадо давно не доенных ревущих коров. Одичавшие, намотавшиеся за время долгого перехода из районов, где уже бушевала война, коровы устремились за помощью к людям. Но это были городские жители, многие из них не понимали беды животных, боялись приблизиться к ним, да было и не до них.
В раскаленном неподвижном воздухе к испарениям человеческого пота прибавилась смесь запахов навоза и брызгавшего из вымени молока.
Движение к станции прекратилось. Мелькали только разномастные бока коров. Шофер постучал по спине впереди стоящего крупного мужчины в белой панаме и полотняной толстовке:
– Эй, чего остановился? Коров испугался? Они не кусаются!
– Не толкайте! – нервно взвизгнул тот.
Тогда шофер вылез вперед, по-хозяйски спокойно взял из рук стоявшей рядом женщины зонтик и, легонько ударяя по коровьим мордам, пробрался к ветхому станционному заборчику, выворотил большой пролет и направил стадо в образовавшуюся брешь. Путь к станции освободился.
Стены небольшого станционного строения были уже отмечены клеймом войны. Пестрело множество рваных отверстий от осколков. Пол был покрыт слоем битого стекла, щепок, потолочной штукатурки, валялись вещи и продукты. Уцелевшим оказался только стоящий в углу большой оцинкованный бак с питьевой водой и железной кружкой, висевшей на длинной цепочке. От крана бака медленно отрывались капли воды – спокойно, как до войны…
Наверное, здесь были жертвы, потому что между опрокинутыми лавками виднелись чистые, еще влажные пятна подмытого пола. Входя сюда, люди замирали, как в помещении, в котором находится покойник. Даже дети безмолвно жались друг к другу, испуганно озираясь по сторонам.
– Ребята, проходите на перрон! – неестественно громко прозвучала команда пионервожатого.
Там, за стенами станции, картина была не менее удручающей. Деревянный
На втором пути еще дымились сваленные набок товарные вагоны, напоминающие скелеты громадных доисторических животных.
Это была война, настоящая, страшная, совсем не такая, какой виделась ранее в кино.
Поезд шел утомительно долго. Дважды он останавливался в поле, тревожно гудел паровоз, заставляя людей настороженно оглядывать небо.
Глава 2
В Ленинграде, уже на вокзале, чувствовались перемены. На перроне Варшавского вокзала не было, как обычно, ни щедрых шефских представителей Второй кондитерской фабрики с коробками сладостей, ни маршей фабричного оркестра, ни цветов в руках радостно-возбужденных родителей. Та небольшая группа, в основном мам, которая смогла приехать на вокзал в неурочное время, почти терялась среди военных, заполнивших перрон. Не раздавались, как ранее, радостные возгласы вдоль медленно проходящих вагонов: «Вовочка! Машенька!..» Не откликались им звучные детские голоса из полуоткрытых узких окон: «Мамочка! Я здесь! Вот я!»
Вслед за высадкой ребят вагоны тотчас стали заполняться красноармейцами. Некоторые из них, высунувшись в окно, громко выкрикивали:
– Ребята! Кто забыл свои вещички?
Как было приказано еще в дороге, все двинулись на привокзальную площадь и остановились слева от входа. Здесь «раздавали» детей родителям. Два фабричных автобуса ждали ребят, которых нужно было развозить по домам.
Выйдя на площадь, Виктор обратил внимание на то, что все окна домов заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги. Зачем? Правда, он видел такие окна в домах на площади перед Московским вокзалом, где взрывали Знаменскую церковь для строительства на ее месте станции метро. Тогда взрыв был произведен так искусно, что ни одно стекло не треснуло.
Виктора и раньше, в добрые времена, никто не встречал. Поэтому, подойдя к пионервожатому, он сказал:
– Коля, так я поехал.
– Ты один?
– Нет, с Валеркой Спичкиным, мы с одного двора.
Витька отошел от пионервожатого, остановился и стал внимательно оглядываться.
– Ты кого высматриваешь? – спросил Валерка.
– Да так, – недовольный любопытством друга, ответил Витька.
– A-а, ясно, бабник! – глянув вперед, съязвил Спичкин.
– А ну повтори! – повернулся Витька, сжав кулаки. – Повтори, если хочешь без зубов остаться.
– Да ладно, видели мы таких! – огрызнулся Валерка, а сам стал пятиться ближе к толпе. – Валяй к ней. А еще друг называется. Нужен ты мне! Без тебя доберусь.
Витька и сам чувствовал, что нарушает мальчишечью солидарность, вроде предает дружбу, но ничего с собой поделать не мог. Стыдно подумать, не то что признаться, но в Эльзу он был влюблен.
– За тобой приехали? – дернул он девочку сзади за рукав, хотя прекрасно видел, что с ней стоит мама.
– A-а, Витя, здравствуй! – обратилась к нему высокая полноватая Мария Яковлевна – Эльзина мать.