Дети богини Кали
Шрифт:
– Здесь прохладно. Не простудишься?
– Нет. Я привык. Да и ты, надеюсь, не собираешься рисовать меня с натуры… – Малколм беспомощно улыбнулся, распахивая куртку.
Напряженный взгляд Онки фиксировал каждое его движение. Ни одна расстегнутая пуговица не осталась незамеченной. Тонкие пальцы юноши с уверенной ловкостью высвобождали их из петель. Дыхание ритмично приподнимало и опускало его узкую грудную клетку. Лампа на потолке, находящаяся прямо над ними, негромко гудела.
Никогда
В свете молочных ламп он походил на ночную фиалку, тоненький и совершенно белый – Онки нестерпимо захотелось прикоснуться к нему – она была уверена, что ощутит нечто совершенно неземное, просто протянув руку… Сделав шаг вперед, она погладила подушечками пальцев нежную кожу у него на груди.
– Смелее, Онки, – прошептал Малколм, уже готовый принадлежать ей, здоровый, шестнадцатилетний, по закону естественного отбора всегда готовый принадлежать лучшей, сильнейшей, победительнице не важно какого поединка, но непременно победительнице…
– Я могу научить тебя, как ты меня учила, – продолжал он, накрывая ее руку своей, – это, пожалуй, единственное, о чем я знаю немного больше…
– Малколм! Мааалк! – звонкий голосок раздался позади одной из машин.
Он целиком заполнил огромное мрачное помещение, этот чистый звук, он испугал их своей неотвратимостью и ясностью, словно яркий свет.
– Только не это… -в отчаянии прошептал юноша, – только не он....
Онки резко обернулась, интуитивно, как когда-то Белка, заслонив его собою, грозная и воинственная, готовая к встрече с чем-угодно… Но…
Он вышел из-за кузова продовольственного фургончика без колес с тряпичным свертком в руках – какая-то игрушка была спелената словно младенец.
Он вырос перед Онки и Малколмом как огромная гора из-под земли, это так воспринималось, несмотря на его детский рост и хрупкость. Обезоруживающе трогательный и страшный в своей ослепляющей непорочности…
Саймон Сайгон.
Ясное личико его выражало беспокойство, поначалу, пока он еще не успел окончательно разобраться, что к чему, но, когда он встретился взглядом с Онки, мужественно растопырившей руки, чтобы загородить торопливо натягивающего джинсы Малколма, что-то переменилось; по лицу мальчика неуловимо, точно отсвет экрана в кинотеатре, проскользнуло
– Вы здесь вдвоем? – он стоял, трогательно прижимая к груди свой тряпочный сверток; глаза его, устремленные прямо на Онки выражали гневное непонимание; Саймон не отводил взора, он как будто заглядывал ей в душу, ища ответа на вопрос, сформулированный иначе, куда более конкретно и грубо, но не заданный. В его глазах вспыхнули два злых огонька.
– Вот ты какая, оказывается! – выкрикнул он отчаянно и звонко, – никогда больше не подходи ко мне, слышишь!? Извращенка!
Он развернулся и побежал прочь, не оборачиваясь, громко и часто стуча по деревянному полу школьными ботинками, крепко обнимая свою завернутую в обрывок старой футболки игрушку, – и в том, как он побежал, во всей его маленькой стремительно удаляющейся фигурке содержалось нечто такое, что просто невозможно было не броситься следом за ним, забыв обо всем…
И Онки поступила именно так:
– Саймон! – воскликнула она, и в два прыжка нагнав его, удержала за рукав спортивной курточки, – послушай меня, ты не так все понял…
– Оставь эти банальные фразы телесериалам, – жестко ответил он, – я не слепой. И не такой уж маленький. Вы с Малколмом – парочка… И встречаетесь в этом грязном гараже, чтобы… – он запнулся, поднял на нее свои огромные, зеленущие, как дикая роща, глазищи, – не смей меня трогать!
Рывком высвободив руку, он снова бросился прочь.
И Онки ощутила мучительную пустоту в груди, словно он что-то сейчас у нее забрал, этот маленький мальчик, своей такой неожиданной и взрослой обидой. Подавленная, она вернулась к Малколму.
– Извини, – сказала она, – я не смогла нас оправдать…
– Себя, – поправил Малколм с грустной усмешкой, – тут, мне кажется, ревности больше, чем осуждения…
– Ревности? – удивленно пробормотала Онки себе под нос, – но ведь вроде никогда не было никаких разговоров, даже намеков… С какой стати? – и тогда с поразительной ясностью всплыло в онкиной памяти замечание Коры Маггвайер о том, что есть вещи, которые могут значить гораздо больше, чем любые слова… Ведь что-то же заставило ее, Онки, броситься минуту назад вслед Саймону и вопреки очевидному униженно пытаться реабилитироваться в его глазах?
Холодная капелька, стертая со щеки кончиком пальца. Неужели для них обоих она значила так много?
–
Молчание тяготило, но ни одна, ни другой не знали, о чем говорить. Онки делала вид, что смотрит на закат, хотя его почти не было видно – облачный день, запад точно грязная вода из-под акварели, куда ребенок макал кисточку, испачканную и в черной, и в желтой, и в алой краске, а Малколм шел рядом, время от времени взглядывая на экран мобильного, будто ждал от кого-то сообщения при беззвучном режиме.