Дети черного озера
Шрифт:
Мы вдыхаем сладость клевера, прислушиваемся к уханью совы в отдалении.
— Путеводная, — говорю я, указывая на звезду, ярко сияющую в полуночном небе.
— Ты помнишь?
— Да. — Я словно воочию вижу нашу маленькую семью в точно такую же чудесную ночь.
Матушка лежала на шерстяном одеяле, я — головой у нее на животе, и она учила меня, как определять путеводную звезду. Она объясняла, что такая звезда стоит неподвижно в плывущем по кругу небосводе и всегда указывает путь на север. Отец сидел на корточках, вороша огонь, и в ту великолепную ночь его совсем не волновало, что определять звезды матушку научил Арк.
ГЛАВА 14
ХРОМУША
Утром
— Вот так дорога, — в который уже раз говорит отец. — Ты заметила, что она слегка выпуклая? Это чтобы после дождя лужи не застаивались.
Мне смешно, что он до сих пор восхищается ею, хотя, по правде говоря, дорога и впрямь превосходная: прямая, как хвост падающей звезды, гладкая, как поверхность наковальни, и действительно сухая, как соль.
После полудня, ближе к вечеру, мы проходим мимо загонов для овец и бессчетных стад крупного скота.
— Собственность Вождя? — спрашиваю я, и отец кивает.
Дорога расширяется, и мы оказываемся среди скопления лачуг и ветхих прилавков, где торгуют мясом свежезаколотых ягнят и свиней, готовыми копьями и топорами, глиняными сосудами и даже пшеничным пивом, разлитым в кружки.
Суета неприятно поражает меня: резвящиеся дети и шныряющие собаки, крикливые купцы и торгующиеся женщины, скрипящие телеги, дребезжащие товары. У меня разбегаются глаза, но вот взгляд наконец останавливается на одном из прилавков, хотя голова по-прежнему идет кругом.
— Сколько яиц! — ахаю я, всплеснув руками.
Яйца — их по меньшей мере раз в пятьдесят больше, чем я когда-либо видела за раз, — уложены в плоские корзины, выставленные на прилавке перед входом в палатку.
— Посмотри на куропаток. — Отец указывает на балки, плотно увешанные дичью.
Взгляд перебегает с куропаток на заднюю стенку палатки. Дерево покрыто вырезанными на нем черточками: некоторые изогнутые, другие косые, третьи стоят прямо или лежат.
— Что это? — спрашиваю я.
— Думаю, слова.
— Изображения слов? — Я хмурюсь.
— Знаки. Каждый из них обозначает звук, а вместе они образуют слово. Один купец мне объяснял. Клялся, что римляне высекают слова на дереве и в камне уже сотни лет.
Я все еще растеряна, и он видит это по моему лицу.
— Скажи какое-нибудь слово, — предлагаем ОН.
— Птица.
— Пэ. Тэ. И. Цэ. А. Каждый из этих звуков имеет свой знак. Ты соединяешь один значок с другим, и получается «п-т-и-ц-а».
Мы шагаем в молчании, пока я пытаюсь разгадать значение тех черточек. Возможно, там написано «куропатки», но мне кажется, это напрасный труд, ведь достаточно просто раскрыть глаза и увидеть, что это куропатки. Может, там значится «свежие» или еще какой-нибудь соблазн, но разве человек не понюхает птицу сам, несмотря на всяческие заверения? Но потом я вспоминаю, что отец рассказывал о маленьких металлических кружочках, на которые римляне обменивают товары; такие кружочки называются монеты. Возможно, знаки сообщают римскому воину, явившемуся в Городище из Вирокония, что три кружочка — или шесть — обменивают на одну куропатку. До чего же я невежественна! И отец мой тоже, и все соплеменники, если подумать, — : за исключением разве что тех немногих, кто научился разгадывать римские знаки, кто знает ценность
Говорят, что римляне используют эти знаки, чтобы записывать свою историю на вечные времена, — добавляет отец.
У друидов такой системы знаков нет. Они удерживают нашу историю у себя в памяти, вместе с законами и накопленными знаниями о мире.
Я вдруг понимаю, как непрочны хранимые ими сведения, как легко их извратить или утратить. Насколько лучше, когда слова вырезаны на дереве.
Я представляю огромную коллекцию деревянных дощечек, на которых записана вся история Британии. Представляю, как кто-то разбирает письмена, читает их вслух. Больше не нужно ждать появления барда. Не нужно ломать голову над тем, правда или вымысел все эти древние слова, которые он выпевает.
— Римляне столько всего знают!
— Ничего такого, чему мы не можем обучиться, — возражает отец. — Может быть, когда-нибудь ты запишешь, как готовить снадобья Матери-Земли.
— Не представляю такого! — Матушка разгневалась бы. Недавно отцу удалось закалить клинок, и он сказал, что очень хотел бы провести денек в римской кузне. Лицо матери, которая в этот момент перетирала пестом корешки для мази, исказилось от ярости.
Отца снова зазывают торговцы, но он, уже умудренный опытом, не подходит к палатке, не берет в руки костяной гребень или лезвие для бритья. Я знаю, он хочет приглядеться к выставленным железным товарам, может быть, даже показать какой-нибудь свой котелок, но он лишь говорит:
— Сперва Вождь. — И мы проходим дальше.
— Смотри. — Я указываю на прилавок, у которого собрались трое римлян.
Они кричат и толкаются, осушают кружки и протягивают их купцу, чтобы тот снова их наполнил. Сегодня они без щитов и мечей. Только смуглая кожа и кинжалы на поясе выдают в них римских солдат, приехавших в отпуск из Виро-кония.
Отец оттесняет меня в сторонку, подальше от разгулявшихся мужчин. Я завороженно гляжу, как один из них хватает с соседнего прилавка яйцо, разбивает его о край своей кружки, запрокидывает голову и вытряхивает содержимое в широко раскрытый рот. Желток и тягучий белок ползут из скорлупы, падают в жадную пасть. Он глотает, и собратья-солдаты, хлопая себя по ляжкам, гогочут так, словно никогда не видели более уморительного трюка. Римлянин хватает второе яйцо, затем еще одно и еще. Каждое передается по рукам, а затем его проглатывают под хор одобрительных выкриков.
Торговец в отчаянии ломает руки. Лицо его искажает тревога. Он отодвигает корзину с яйцами подальше от солдата, ведь дюжина яиц уже потеряна. И вот солдат протягивает руку и обнаруживает, что корзины рядом нет. Он подходит к торговцу. Они о чем-то говорят, после чего римлянин хватается за рукоять кинжала — и торговец широким жестом простирает руку к корзине.
Солдат дергает ее к себе и начинает швырять яйца на улицу, пока от всего запаса не остаются только желтовато-белесая слякоть и скорлупа на аккуратных булыжниках римской мостовой.
— Ни стыда у них ни совести, — шепчу я.
Отец качает головой:
— Позор.
Мы идем по дороге к центру города, не останавливаясь и не замедляя шага, до тех пор пока у нас на пути вдруг не возникает худой человек со впалой грудью.
— Кузнец, — определяет он, указывая раскрытой ладонью на груженую тележку. Потом поворачивается ко мне: — Хорошенькие глазки.
— Дай пройти, — требует отец.
— Ты пришел торговать, и я могу тебе помочь. Я знаю здешние порядки. Ты совсем один в Городище, новичок, легкая добыча для мошенников.