Дети Эдгара По
Шрифт:
Он пригубил джин, принесённый мальчиком, и сказал:
— Отлично. История.
Мальчик вновь опустился на ковёр и взглянул снизу вверх; тёмные глаза его были жадными, словно у гончей, и в его лице поэт увидел тот же голод до историй (какого никогда не выкажет его ровесник в Англии — ни школьник, ни сын возчика или пахаря), ту же страсть, что горела на лицах толпы у костра, когда пел Гомер. Открытое лицо мальчика едва не пристыдило англичанина: он мог рассказать что угодно, и тот поверит.
— А случилось это, — начал он, — полагаю, в год твоего рождения, чуть раньше, чуть позже, и не так далеко отсюда, ближе к югу Мореи [148] , в краю, который твои предки давным-давно именовали Аркадией [149] .
— Аркадия, — сказал мальчик по-новогречески.
— Да. Ты бывал там?
Мальчик покачал головой.
— Дикой
148
Морея — средневековое название Пелопоннеса.
149
«Я много слыхал о красоте Аркадии, — писал Байрон в примечаниях к «Паломничеству Чайльд-Гарольда», — но за исключением вида из Мегаспелийского монастыря… и спуска с гор на дорогу из Триполицы в Аргос, Аркадия представляет не много достойного ее имени» (пер. П. Морозова).
150
Речь о первом путешествии Байрона по Греции в 1809–1811 гг.
Видишь ли, англичане — народ по природе своей лицемерный, а значит, и скандализировать их легко. Если бы предложение, которое я по недомыслию сделал тебе, мой милый, стало известно широкой публике, нам обоим несдобровать — но главным образом мне. Когда в молодости я жил в той стране, одного молодчика повесили за то, что он занимался этаким, — а вернее, за то, что попался. Наши пороки — похоть и пьянство, а все прочие караются жестоко.
Но всё же за границей я оказался не поэтому; и не женщины были причиной — их черёд наступит после [151] . Нет… я полагаю, дело было главным образом в погоде. — Он поглубже закутался в тартан. — Сырая зима, и дождь, каждодневный дождь, и туманы. Вообрази такую мерзость круглый год: лето неотличимо от зимы, за тем исключением, что зима… ну как мне описать тебе английскую зиму? Я и пытаться не буду.
151
…не женщины были причиной — их черёд наступит после. — Байрон навсегда оставил Англию в 1816 г. после скандального разрыва с женой, усугублённого слухами о связи поэта с его сводной сестрой Августой Ли.
Как только моя нога ступила на этот берег, я понял, что попал домой. Я больше не был гражданином Англии за границей. Вовсе нет: вот моя земля, моя погода, мой воздух. Я шёл по Гиметту и слышал там пчёл [152] . Я взобрался на Акрополь (который лорд Элгин [153] лишь намеревался обобрать; он решил привезти статуи в Англию, дабы выучить своих соотечественников скульптуре — ведь англичане столь же умудрены в ней, как ты, милый друг, в катании на коньках). Я стоял в кларосской роще, посвящённой Аполлону [154] , вот только рощи теперь там нет, и нет ничего, кроме пыли. Ты, Лукас, и твои праотцы срубили все дерева до единого и сожгли их — не знаю, по злобе или просто пустили на дрова. Вокруг меня вилась пыль, солнце палило, а я думал, что опоздал на две тысячи лет.
152
Гиметт — горный кряж в центральной Аттике, невдалеке от Афин. Сладость мёда тамошних пчёл вошла в пословицу.
153
Томас Брюс, седьмой граф Элгин, с разрешения султана вывез скульптуры из Парфенона, при этом изуродовав многие из них. Байрон с возмущением писал об этом в «Проклятии Минервы» и «Чайльд-Гарольде».
154
Кларос — месторасположение оракула Аполлона неподалёку от ионийского города Колофон.
И эта печаль затеняла моё счастье. Я, в отличие от многих соплеменников, не испытывал презрения к современным грекам и не считал, что они выродились и заслуживают турецкого рабства. Ничуть: мне по душе были девушки
Перезимовал я в Афинах. Когда пришло лето, я предпринял экспедицию в Морею. Спутниками моими стали слуги: Флетчер, — тебе он знаком, он всё ещё со мною, — и двое албанцев, люди жестокие, алчные и верные, — они целый день пили бурдюками кеосское вино по восемь пар за окку [155] . А ещё там был мой новый греческий друг Никос [156] — твой предшественник, Лукас; можно сказать, юноша того же сорта, прообраз всех, кого я любил; разница в том, что любовь наша была взаимной.
155
Кеос (Кея) — ближайший к Афинам остров Кикладского архипелага. Пара — серебряная турецкая монета. Окка — османская мера веса, ок. 1,28 кг. (Краули воспроизводит фразу из письма Байрона к его другу Джону Кэму Хобхаузу от 23 августа 1810 г.).
156
Николо Жиро, друг, спутник и, вероятно, любовник Байрона, младше его на семь лет.
Ты знаешь, конечно, что из этих окон можно увидеть горы, куда мы отправились тогда, — увидеть в ясный безоблачный день, какие нам уже неделями не выпадают; горы к югу от залива, которые кажутся столь голыми и суровыми. Вершины многих и впрямь голы, но следы древних лесов ещё остались в долинах и ущельях, из которых выбегают подземные реки. Там — леса и пастбища, овцы и пастухи: в Аркадии.
Ты знаешь, что это земля Пана, — а может, и не знаешь; порой я наделяю вас, греков, знанием, которое должно наследоваться по крови, но теряется бесследно. Земля Пана: там он рождён, там и живёт поныне. Древние поэты называли его часом полдень, когда он спит на холмах; тогда ты хотя и не видишь бога лицом к лицу — горе тому, кто встретит Пана, — но слышишь его голос или свирель, и музыка эта печальна, ибо он печален в сердце своём и скорбит по утраченной возлюбленной, чьё имя — Эхо.
Поэт надолго умолк. Ему вспомнилась музыка, услышанная в пламени аркадского солнца, музыка, схожая с безымянным гулом полудня, вбирающая голоса насекомых, дыхание дерев, биение раскалённой крови в висках. Но была и песня, властная и животворная — и печальная, бесконечно печальная: песня о том, что даже бог может принять отражение своего голоса за призыв любимой.
И кроме Пана в тех горах жили боги — когда-то, встарь; небольшой отряд проходил сквозь рощи и мимо омутов, где в иную эпоху были поставлены малые стелы, давно низвергнутые, испещрённые временем, замшелые. Порой резьбу ещё возможно было разглядеть: грубые фигуры нимф, торсы мужчин — коренастых, рогатых, бородатых, с огромными фаллосами, отбитыми или уцелевшими. Православные крестились, проходя мимо, мусульмане отворачивались или тыкали пальцами и хохотали.
— Малые боги лесных краёв, — сказал поэт. — Боги охотников и рыбаков. Они напомнили о моей родной Шотландии, где всё ещё верят в пикси и келпи [157] , оставляют им еду или особые знаки, в надежде на их милость. Всё почти так же.
И я уверен, что старые шотландцы прекрасно знают подоплёку древних обычаев, не хуже, чем некогда знали греки. Да вы и теперь знаете: о том и пойдёт рассказ.
Он выпил ещё (не одна чашка понадобится ему, чтобы перебраться сквозь ночь) и опустил осторожную руку на тёмные кудри Лукаса.
157
Пикси — в фольклоре Девона и Корнуолла мелкие проказливые фейри. Келпи — фейри, обитающая в реках и озёрах Шотландии. Является в облике лошади и увлекает седока в воду.
— В такой-то лощине мы и разбили лагерь. Албанцы так долго танцевали и пели вокруг костра — «Когда мы воровали в Парге…» [158] (вот уж в чём не сомневаюсь!), — а место оказалось таким славным, что и на другой день к полудню мы не тронулись в путь.
Полдень. Песнь Пана. Но до нас донеслись и иные звуки, человеческие: ревел рог, кто-то ломился сквозь лощину неподалёку от нашего привала. Потом явились и люди: сельчане, вооружённые граблями и дрекольем, и старик с ружьём.
158
Парга — город в северо-западной Греции. Песню с рефреном «Все в Парге — разбойники» приводит Дж. К. Хобхауз в «Путешествиях по Албании» и цитирует Томас Мур в биографии Байрона.