Дети фюрера: клоны Третьего рейха
Шрифт:
И второй. Насколько мне известно, фон Беманн никогда не служил в СС, в отличие от Егерманна и Рашера, которые тоже руководили крупными проектами. Разумеется, вполне вероятно, что его работа в Программе Т-4 была всего лишь хитрой маскировкой, но тогда почему такая маскировка не применялась в других случаях?
По ходу своих раздумий я получил ответ от специалиста, которому отправил статьи профессора. Письмо заставило меня призадуматься еще более глубоко. Вот что я там прочитал:
Уважаемый господин фон Кранц! Я с большим интересом ознакомился с присланным Вами материалом. Честно говоря, я не предполагал, что германская reнетика к началу тридцатых годов так близко подошла к открытию ДНК. Если Вы не против, я использую эти материалы в моей статье по истории медицины. Они свидетельствуют о высоком научном уровне автора, значительно опередившем свое время. Судя по всему,
Статей у меня, разумеется, не было. Зато появлялась более или менее четкая картина того, как все происходило. К 1931 году фон Беманн уже вполне мог добраться до идеи клонирования. Воспитав учеников, он вполне мог создать свой собственный научный центр под патронажем кого-нибудь из воротил германского бизнеса, который, естественно, поставил главное условие — сохранение полной и абсолютной тайны. Этим и объясняется молчание фон Беманна в течение следующих четырех лет.
Все постепенно вставало на свои места. Оставалось только выяснить, на кого именно работал фон Беманн. И тут у меня никаких зацепок не было. Чтобы пролить хоть немного света на происходившие события, я заказал из германского архива полную стенограмму суда над профессором (до этого у меня на руках было только обвинительное заключение). То, что я прочитал, не просто поколебало все мои предшествующие выкладки. Они оказались опрокинутыми вверх тормашками! Итак, привожу выдержку из текста:
Адвокат. Я требую провести психиатрическую экспертизу для моего подзащитного. Он невменяем.
Судья. Психиатрическая экспертиза была проведена, а обвиняемый признан достаточно вменяемым для того, чтобы предстать перед судом.
Адвокат. Я требую независимой экспертизы. По-моему, невменяемость моего подзащитного очевидна всем сидящим в этом зале. У меня в руках сейчас справка из психиатрической лечебницы Дрездена, в которой ясно говорится, что мой подзащитный находился там с декабря 1930 года по апрель 1935-го.
Судья. Однако затем он был выпущен как излечившийся.
Адвокат. Это было ошибочное решение, продиктованное тогдашней политической конъюнктурой.
Судья. Тем не менее Ваша просьба отклоняется.
Этот документ менял все. В начале тридцатых фон Беманн оказался не в секретном исследовательском центре, а в психушке. Оттуда его — возможно, недолечившегося и только слегка пришедшего в норму — забрали в тридцать пятом и назначили на почетную, но тихую должность. После войны полусумасшедшего старика судили и заперли в тюрьму — никакой пользы он уже принести не мог, а вот проговориться о том, о чем посторонним знать не следовало, был вполне способен.
Кто же тогда руководил генетическим проектом Третьего рейха? Мне вспомнилась последняя фраза из полученного мной письма. Про соавтора и измененный стиль. Нильс Хайдер. Очередное имя в этой дьявольской головоломке.
Полустертые следы
Когда я на страницах своих книг рассказываю биографию того или иного нацистского деятеля, у читателя может сложиться впечатление, что все нужные сведения лежат компактной стопочкой у меня на столе, и мне достаточно лишь вынуть из пачки досье нужный лист. На самом деле все далеко не так. Чтобы восстановить — хотя бы в общих чертах — биографию таких людей, как Егерманн или Рейер, требуется проделать уйму кропотливой работы, выискивая крупицы информации. Приходится прочесывать архивы, листать старые справочники и журналы и т. д., и т. п. Рассказывать об этом процессе подробно слишком долго и утомительно, поэтому обычно я опускаю такие описания и выдаю читателю только конечный результат.
К чему я это говорю? А к тому, что сложности, с которыми мне пришлось столкнуться при составлении биографии того же Рейера, показались мне детской забавой, когда я взялся за нелегкую судьбу Нильса Хайдера. Два месяца ушли на то, чтобы получить более или менее связную картину. И все равно в этой картине осталось множество белых пятен.
Родился Хайдер в 1890 году в семье сельского врача в великом герцогстве Баден, которое тогда уже было составной частью единой Германской империи. С детства он демонстрировал выдающиеся таланты, поэтому после окончания так называемой «народной школы» был определен за счет государства в лучшую гимназию Карлсруэ. Случайно сохранившееся фото той поры запечатлело худощавого подростка с тонкими, аристократичными чертами лица и пронзительным взглядом. Мальчик одет бедно, но аккуратно, светлые волосы коротко подстрижены
Незадолго до войны Хайдер защищает докторскую диссертацию по проблемам развития эмбрионов близнецов. Неизвестно, как бы дальше сложилась его судьба, если бы в 1914 году он не попал на фронт. Как и Егерманн, Хайдер прошел всю войну в полевом госпитале «от звонка до звонка». Подобно многим немцам, он тяжело переживал позор поражения и в разгромленной стране остался не у дел.
Не совсем ясно, почему ему не удалось найти себе работу, но молодой талантливый ученый фактически был выброшен на улицу, перебиваясь случайными заработками от подпольных абортов. Что, впрочем, совсем не мешало ему продолжать свои научные изыскания.
В 1924 году положение в Германии немного стабилизируется. Жить становится легче. Именно в это время Хайдер знакомится с фон Беманном, который берет его себе в помощники. И тут же, как из рога изобилия, начинают сыпаться научные труды Нильса — видимо, все то, что он написал за время вынужденного простоя. Если внимательно просмотреть эти труды, то союз двух ученых, один из которых годился другому в сыновья, начинает казаться очень странным. Потому что Хайдер ни в коем случае не разделяет взгляды своего покровителя на обращение с калеками и тяжелобольными людьми. Разумеется, открыто он об этом не пишет, но по небольшим ремаркам и легким намекам то там, то здесь вполне можно восстановить образ его мыслей. Однако эти разногласия, по-видимому, совершенно не мешали ученым работать вместе.
Постепенно Хайдер становится правой рукой фон Беманна. Вместе они сколачивают небольшой, но дружный и работоспособный коллектив. Мне в руки попало несколько писем Хайдера матери, которые проливают немного света на то, как думал и что делал молодой ученый.
Декабрь 1929 года:
Вокруг бушует кризис, но нам все равно. Мы работаем сутки напролет и не показываемся на улицу.
За последние три дня я спал часов пять в общей сложности. Но не беспокойся за меня — я чувствую себя превосходно. Мы стоим на пороге великого открытия, которое способно перевернуть наши представления о мире и человеке и осчастливить весь человеческий род. Каждый хочет приблизить этот момент, мы засыпаем прямо на рабочих местах и просыпаемся через час, чтобы продолжить нашу работу.
Январь 1931 года:
Я стал главой нашей лаборатории. Не скажу, что очень рад этому, поскольку связано мое повышение с весьма неприятными обстоятельствами — мой покровитель попал в психиатрическую клинику. Это из-за невероятного напряжения, в котором мы находимся последние два года. Мы не можем найти себе места — ведь знали, что его здоровье уже подорвано, и все же не сумели заставить его беречь себя. Впрочем, какая жуткая насмешка судьбы — человек, столько лет выступавший за убийство душевнобольных, сам оказался среди тех, кого так яростно преследовал. Надеюсь, что он поправится и этот опыт заставит его пересмотреть свои взгляды. Ведь наша наука должна заниматься не убийствами, а исцелением людей. Исцелением их тел и душ. А если исцеление тела невозможно — она должна взять на себя смелость изготовить новое тело. Я знаю, тебе не нравится эта идея, поскольку мы дерзко берем на себя роль Творца. Но если наши замыслы противны Всевышнему, он найдет способ им помешать.
Июнь 1931 года:
Хороших новостей у меня, искренне говоря, немного. Кризис бушует вовсю, нам резко сократили финансирование, из-за этого мы не можем завершить свою работу. Кроме того, как ты знаешь, я вступил в НСДАП, и теперь руководство университета смотрит на меня весьма косо. Они не понимают и не желают видеть, что их разлюбезные либералы загнали страну в такой кризис, из которого неизвестно как выбираться.
В конце 1931 года Хайдер и несколько его подчиненных увольняются из университета. Недостаток финансирования, конфликт с начальством, интриги… Что именно стало последней каплей, неизвестно. Но, судя по всему, уход молодого профессора был тщательно просчитанным шагом. Потому что уже в январе 1932 года мы обнаруживаем все ту же команду под руководством Хайдера на новом месте. На выцветшей фотографии, которую я держу в руках, изображено полтора десятка людей в белых халатах. В центре снимка — Хайдер, с глубокими залысинами, но все с тем же пронзительным взглядом. Подпись под фотографией: «Медицинский исследовательский центр Тиссена. 1932».