Дети Гитлера

Кнопп Гвидо

Нацистское государство беспощадно обходилось с теми, кто не мог или не желал выполнять «свой долг». Притеснения девушек, которые не хотели или не могли проходить постоянные испытания на смелость и ловкость, дискриминация «неариек» вплоть до их уничтожения были будничной иллюстрацией «нового времени» в Германии. Бывшие члены Союза германских девушек крайне неохотно вспоминают об этих случаях. Цыганка Сейя Стойка, которая чудом избежала смерти в концентрационном лагере, описывает сцену общения с девочками-ровесницами из СГД: «По моему цветастому платью они поняли, что я — цыганский ребенок. Тогда они плюнули мне прямо в лицо и закричали „Цыганское отродье!“

Иногда

дети выступали даже против собственных родителей. Зачастую мать или отец позволяли себе сделать критическое замечание в адрес Гитлера или слушали запрещенное Би-Би-Си. Гертруда Вортман вспоминает: «Ведь дети воспитывались в основном вне стен родительского дома. Они шпионили за собственными родителями не из-за своей прирожденной злости, а в силу своей наивности. Они полагали, что в этом случае родители совершают преступление в отношении фюрера». Анна-Мария Страсоцки рассказывает, как она застала свою мать за прослушиванием «вражеской» радиопередачи, но не донесла на неё: «Когда я, воодушевленная лозунгами, пришла домой после службы в дружине, моя мать сидела у приемника и слушала английское радио. Этот случай произвел на меня страшное впечатление».

Дорис Шмид-Гевиннер вспоминает о более печальной истории: «Моя сестра собиралась занять руководящую должность в Гитлерюгенде и хотела получить согласие матери. Мой отец был в то время на войне. Однако моя мать ясно дала понять, что она не желает, чтобы дочки становились „офицерскими подстилками“. Через пару дней ее арестовали и отправили на принудительные работы. Кто-то из нашей семьи донес на неё. С тех пор взрослые разговаривали между собой по-французски, чтобы их никто не понял из детей».

Внутри самого Союза германских девушек террор существовал не только на политических занятиях и лекциях по расовой науке. На заметку брали упрямых и своевольных. У тех, кто «не шел в ногу с остальными», отнимали галстук, который был частью форменной одежды. Бывшая руководительница СГД Маргарита Кассен рассказывает: «Те, кто плохо себя вел, должны были приходить на службу в гражданской одежде или получали на собрании выговор». Кроме этого, провинившиеся должны были перед строем унизительно вымаливать себе прощение за вполне безобидное поведение.

После принятия «Закона о Гитлерюгенде» в 1936 году и дополнительного «Постановления об исполнении» в 1939 году членство в Гитлерюгенде стало обязательным для всей немецкой молодежи. Одновременно к нарушителям стали применяться полицейские меры. Анна-Мария Страсоцки свидетельствует: «Если кто-то долго и без уважительной причины отсутствовал, его доставляли на службу насильно».

Подобные свидетельства о практиковавшихся наказаниях подтверждают, что не все поголовно юноши и девушки безоговорочно подчинялись диктату Гитлерюгенда. В отличие от тогдашних пропагандистских материалов нам известно множество случаев неповиновения среди членов организации, которые происходили постоянно. Одна из опрошенных свидетельниц вспоминает: «Эти постоянные построения, маршировки, заорганизованность нашей жизни вызывали у меня чувство протеста. Я пыталась избегать участия в больших мероприятиях. Обычно я ссылалась на головокружение и имитировала обморок.»

Мотивы неподчинения со стороны «лодырей» и «прохвостов», как их называли «сознательные и примерные» члены Гитлерюгенда, были различны: от банальной скуки до твердого нежелания быть винтиком в огромной машине беззакония. Те, кто нарушал нацистские правила из-за своих прочных религиозных убеждений или под влиянием критично в отношении Гитлера настроенных родителей, должны были маскироваться. Елизабет Циммерер рассказывает об уловках,

к которым она прибегала: «Обычно, я говорила, что ничего не знаю. Я все выслушивала. Весь этот бред, одни и те же лозунги и мысли. Потом я просто садилась и ничего не делала. Я всегда вела себя как деревянное полено.»

Некоторым удавалось уклониться от всеобщей маршировки строем даже в государстве «фюрера», где на первый взгляд нацистский каток не оставил ни одной ниши, чтобы укрыться и пережить «новые времена». Одна из тогдашних шестнадцатилетних старшеклассниц вспоминает: «Однажды местная организация СГД поручила нам создать музыкальный кружок. Мы попросили освобождения от посещения службы на три недели. Через три недели мы сказали, что мы справились с заданием, хотя ничего не делали все это время и не ходили на службу в СГД. Нам повезло. Никто не проверил результаты работы.»

Можно ли отнести подобные происшествия к разряду исключений? Это были единичные случаи неповиновения в безбрежном море послушания и самоотречения? Или можно предположить, что значительная часть девушек все же находилась в молчаливой оппозиции? На наш взгляд, крайне сложно разделить молодых людей того времени на «приветствующих» и «шагающих в ногу», на «уклоняющихся» и «сопротивляющихся». Эмпирическое восприятие немецкой действительности во времена третьего рейха несет немалые трудности даже для профессиональных историков. На достоверность источников, будь то свидетельские показания или документы, не лучшим образом повлияли тогдашняя государственная цензура, тактика умалчивания и искажения фактов, имевшая место после войны. Необходим взвешенный подход при вынесении приговора поколению бабушек и дедушек. Степень и момент времени сотрудничества с нацистским режимом зависел не только от возраста, социального и семейного положения, регионального фактора, но и от временного периода истории рейха и военной ситуации.

Поражает откровенность, с которой многие из опрошенных свидетельниц вспоминают степень своего восторга и душевного подъема в то время. Гертрауде Вортман и сегодня не скрывает своего восхищения: «Мы хохотали и пели. Мы носили венки на головах. Мы отмечали праздник благодарения урожая, поэтому все объелись.» «Успехи» тридцатых годов, достигнутые нацистами, в виде полной занятости населения Германии, отказ от выполнения «позорных» условий Версальского договора, убедили молодежь в преимуществах «нового времени». Многим в условиях информационного голода Германии тех лет было просто невдомек, что полная ликвидация безработицы оплачена колоссальной государственной задолженностью, а условия по выплате версальских репараций были «де факто» сильно смягчены уже правительством Веймарской республики. Манипуляции с фактами были настолько успешны, что и сегодня от собеседников можно услышать такие пассажи, как «а современные автобаны!» или «ночью было не страшно пройтись по улицам!»

Можно ли сравнивать несравнимые вещи? Многие из наших «бывших» пытаются сослаться на сегодняшнюю молодежь. Много раз довелось услышать, что истерия молодых людей того времени на выступлениях Гитлера можно сравнить с истерией нынешних юнцов при выступлениях Майкла Джексона. Часто говорилось и о «ценностях» прошлого, которые, увы, отсутствуют у сегодняшней молодежи. На вопрос «Что же было хорошего в годы их членства в СГД?» четкие ответы вылетали без промедления как из пушки — «товарищество», «дисциплина», «ответственность». Однако, справедливости ради, стоит отметить, что не замалчивалась и обратная сторона. «Никто не спрашивал собственного мнения» или «Дискуссия и критика были запрещены. Можно было только командовать и подчиняться».