Дети гранитных улиц
Шрифт:
От этой до боли знакомой напевной интонации у Аннушки защемило сердце. Она означала одно – её бродяга снова слышит зов. И дело тут не в принципах или воле, просто всё, ради чего он так стремился в Питер, закончилось… И она не в силах что-то изменить. Аннушка умолкла, опустила голову и съёжилась, стараясь подавить никчемную слезу. Может облегчить душу, выплеснуть на него всю накопившуюся обиду? Попытаться удержать несмотря ни на что? Или снова ночи напролёт запоминать его образ, готовясь ждать, надеяться и верить? Как ненавидела она это время, когда Мишель, будучи ещё рядом отдалялся
– …Не верю я! Не верю, что «демократически избранная» могла своим избирателям такую гадость сотворить! – не унимался Гоша. – Что же это за демократия?! Кто за них голосовать станет?! Ну ладно, один раз набрали идиотов, потеряли страну, но второй раз! Инстинкт самосохранения должен быть?!
– Какой может быть инстинкт самосохранения у стада баранов?! – презрительно усмехнулся Барклай. – Им пастух нужен!
Барклай был местным, ему выпало родиться в семье известных художников. Впрочем, никакой семьи там не было, и вообще всё было сложно. С детства он нес достаточный груз обид и на мать, и на отца. Возможно, причиной ухода Барклая было нежелание оставаться тем самым плодом известной любви, а может, слишком обостренное восприятие достоинства и чести, не вяжущееся с окружающей действительностью.
Как бы ни было, понятие «личность» с такими присущими только ей качествами, как «достоинство», «честь», «благородство» в его представлениях о мировой гармонии занимала ведущее место. Государственное устройство, основанное на кампанейщине, не принималось ни в каких видах, а «советская кампанейщина» была худшим, из всего, что только могло поразить общество.
Труды Ницше и Солоневича окончательно сформировали его как убежденного монархиста. И если у него и была, какая мечта, так о возрождении белого движения, под знаменем которого Барклай готов был с радостью сложить голову «за Веру, Царя и Отечество» в неравном бою.
Он не сидел, сложа руки, боролся с существующей властью всеми доступными способами. Громкая фамилия в этом немало способствовала. Самые осторожные оппозиционные издатели легко и бесплатно предоставляли ему свои тиражи, которые затем за копейки распродавались бомжами по городу. Она открывала двери любой тусовки неформалов и художников, благодаря чему в его распоряжении была личная штаб-квартира на Мойке, да ещё и склад в дворницкой у Дворцовой площади.
Но главной своей задачей Барклай считал подготовку себя и будущих бойцов.
Это он в своё время привел Аннушку на айкидо. Она вообще с лёгкостью соглашалась на всё, словно боялась не успеть или что-то пропустить в этой жизни. Надо было видеть, с какой яростью крушит Аннушка воображаемых врагов! «Дааа! Она отличный воин, только, чур, не под моим началом!» – думал Барклай, не понимая, как Мишель Бакинский с ней ладит?
Сам он быстро охладел к единоборствам, поняв, что не это путь к цели. Свой путь он нашёл на Кавказе, перевалив главный кавказский хребет с группой горных туристов. Это изменило всё.
Сказать, что Барклай заболел горами, было бы недостаточно. Горы очаровывали и ошеломляли, но не меньше гор потрясли люди! По сути, здесь были те же бродяги, только
Что ещё было надо? Лишь одно – стать своим в этом обособленном сообществе.
Этому он готов был посвятить жизнь.
– Нет, Барклай, ты не прав! – помолчав, возразил Гоша. – Только демократия! Но настоящая, не совковая! И частная собственность. Нужно всё отдать в частные руки – кафе, магазины, предприятия, как во всех нормальных странах!
– «Демократия есть общение подобных друг другу, невозможное там, где собственность не ограничена, ибо безграничная собственность неизбежно разводит свободных на враждующие лагеря…», – деловито процитировал Мишель Бакинский, – Аристотель говорил: выбирай что-то одно – или «демократия», или «всё в частные руки», оно вместе не случается.
– …Аристотель! Он когда жил?! С тех пор всё поменялось давно…
Компания бродяг исчезла в каменных лабиринтах города. Казанский собор провожал её бесстрастным взором. Он видел и не такое. Да и было ли оно, это «безмолвное осуждение старца»? Или просто почудилось? Слишком много он видел, слишком многое знал. Сколько всяких бродяг прошло тем же путем, мимо этой колоннады?
…Или их не было? Может, и эти почудились?
02. Немного о Гоше
Все относили Гошу к той породе добродушных раздолбаев, без которых жизнь была бы скучна. Рядом с ним каждый мог почувствовать себя солидным и деловитым.
Свой крест в царившей вокруг среде напыщенности и назидательности Гоша нёс с достоинством, не поддаваясь никаким менторским нравоучениям.
Объяснить столь стойкую приверженность к раздолбайству можно было бы его природной непосредственностью, или промашками в воспитании, но сам Гоша считал, что в основе его конфликта с окружающим миром лежит философский принцип.
По убеждению идейного раздолбая Гоши, интересы человека и общества столь же несовместимы, сколь и неравноправны: всё, что человек, по мнению общества, тому «должен», с него и так берут, помимо его воли, а всё, что важно самому человеку, недоступно или даже осуждается этим самым обществом.
Прилагать какие-то собственные усилия к обучению или устройству в столь несправедливом и враждебном мире, по его мнению, было как минимум глупо.
Единственное, что имело для него смысл, это рок, точнее всё связанное с аспектом электронного звучания.
Даже на обучение металлообработке по настоянию опекающей его тетки металлист Гоша согласился лишь из-за созвучия названия этой специальности его интересам.
Тётка, милейшая женщина, и представить не могла, какой груз на себя взвалила, забрав племянника у спившейся сестры! Женщина религиозная, бездетная, с неудавшейся личной жизнью тяжело переживала судьбу родных и безропотно приняла свой крест. Если для неё освободившаяся комната в коммуналке, куда прописали Гошу, служила «свидетельством», «знаком свыше» указанного судьбой предназначения, то и сам Гоша никак не мог объяснить случайностью свой переезд из зачуханного хмельного поселка в самый центр северной столицы, квартал у Казанского собора! Размышляя об этом, он волей-неволей поддавался привычному местному населению мистицизму.