Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин

Толкин Джон Рональд Руэл

– Гордыни исполнены слова твои, – промолвил Маблунг, хотя и жалел юношу. – Научись мудрости! Не быть тебе беглецом! Я велю тебе вернуться со мною вместе – велю как друг. Есть и другие свидетели. Когда король узнает правду, то, верно, дарует тебе прощение.

Но опротивели Турину эльфийские чертоги, и страшился он заточения, потому отвечал он Маблунгу:

– Я отказываюсь повиноваться тебе. Не стану я безвинным оправдываться перед королем Тинголом; и отправлюсь я ныне туда, где приговор его меня не настигнет. Выбор перед тобой: либо

ты отпустишь меня восвояси, либо убьешь меня, если так велит твой закон. Для того, чтобы взять меня живым, вас слишком мало.

Глаза его пылали огнем, и поняли эльфы, что Турин не шутит, и расступились, давая ему пройти.

– Одной смерти довольно, – промолвил Маблунг.

– Я не желал этой смерти, но я о ней не скорблю, – отозвался Турин. – Да судит его Мандос по справедливости; а ежели возвратится он когда-нибудь в земли живых, да поведет он себя мудрее. Доброго пути!

– Ступай куда глаза глядят, – отозвался Маблунг. – Ибо так пожелал ты сам. Доброго пути напрасно желать: ежели пойдешь ты этим путем, так добра с того не будет. Тень коснулась тебя. Когда мы встретимся снова, да не сгустится она еще темнее.

На это Турин не ответил ни слова, но покинул эльфов и быстро ушел прочь, в одиночестве, и никто не знал куда.

Говорится, что, когда Турин не вернулся к северным границам Дориата и никаких вестей о нем не было, Белег Могучий Лук сам отправился за ним в Менегрот и с тяжким сердцем узнал о деяниях Турина и его бегстве. Вскорости после того во дворец возвратились Тингол и Мелиан, ибо лето близилось к концу, и когда королю сообщили обо всем, что случилось, молвил он:

– Прискорбное это дело должен я разобрать подробно. И хотя советник мой Саэрос убит, а приемный сын мой Турин бежал, завтра воссяду я на трон суда и вновь выслушаю все в должном порядке, прежде чем изреку приговор.

На следующий день король воссел на трон в зале судилища, а вокруг него собрались вся знать и старейшины Дориата. Выслушано было немало свидетелей, а из них всех Маблунг говорил больше и внятнее прочих. И пока рассказывал он о застольной ссоре, показалось королю, что в сердце своем Маблунг сочувствует Турину.

– Ты говоришь как друг Турина, сына Хурина? – спросил Тингол.

– Я был ему другом; но правду я любил и люблю больше – и дольше, – отвечал Маблунг. – Выслушай же меня до конца, государь!

Когда же обо всем было рассказано, вплоть до прощальных слов Турина, Тингол вздохнул; и глянул он на тех, кто сидел перед ним, и молвил:

– Увы! Вижу я тень на ваших лицах. Как прокралась она в мое королевство? Злоба и вражда дают о себе знать. Саэроса почитал я и верным, и мудрым советником; но кабы остался он в живых, на него обрушился бы мой гнев, ибо злы были его насмешки, и на нем лежит вина за все, что произошло в чертоге. Турин же прощен и оправдан. Но не могу я закрыть глаза на его последующие деяния, когда ярости должно бы остыть. То, что опозорил он Саэроса и затравил

его до смерти – преступления худшие, нежели нанесенная ему обида. О надменности и жестокости говорят они.

Тингол надолго задумался – и наконец печально произнес:

– Неблагодарен воспитанник мой и, воистину, горд не по чину. Могу ли я и впредь предоставлять кров тому, кто презирает меня и закон мой, могу ли я простить того, кто не желает раскаяться? Вот каков будет приговор мой. Я изгоню Турина из Дориата. Ежели пожелает войти он, то предстанет пред моим судом; и пока не воззовет он о прощении у ног моих, мне он больше не сын. Ежели кто почитает мое решение несправедливым, пусть скажет о том!

В зале воцарилось молчание, и Тингол воздел руку, да бы провозгласить приговор. Но в этот миг в залу вбежал Белег и воскликнул:

– Государь, дозволишь ли мне говорить?

– Ты опоздал, – ответствовал Тингол. – Разве не звали тебя вместе с прочими?

– Так, государь, – отвечал Белег, – но я задержался, ибо искал ведомого мне свидетеля. Теперь же наконец при вел я того, кого должно выслушать, прежде чем объявишь ты свой приговор.

– Все, у кого было что сказать, сюда уже призваны, – молвил король. – Что такого может открыть твой свидетель более важного, нежели те, кто уже говорил предо мной?

– Ты рассудишь сам, когда выслушаешь, – отозвался Белег. – Ежели я когда-либо заслуживал твоей милости, так не откажи мне сейчас.

– Не откажу, – проговорил Тингол. И вышел Белег, и ввел в зал за руку деву Неллас, что жила в лесах и никогда не бывала в Менегроте; и оробела она, устрашившись и величественного многоколонного зала, и каменных сводов, и обращенных к ней взглядов. Когда же Тингол повелел ей говорить, молвила она:

– Государь, я сидела на дереве, – и смешалась она во власти благоговейного страха перед королем, и не могла более выговорить ни слова.

На это улыбнулся король и молвил:

– Многие иные поступали так же, но не считали нужным рассказывать мне о том.

– Многие воистину, – подтвердила она, ободренная его улыбкой. – И даже Лутиэн! О ней думала я в то утро, и о человеке именем Берен.

На это Тингол не отозвался ни словом: более не улыбался он, но ждал, когда Неллас заговорит снова.

– Ибо Турин напоминал мне Берена, – наконец произнесла она. – Мне рассказывали, они в родстве; иные замечают и сходство – те, что глядят внимательно.

– Может, и так, – вскипел Тингол. – Но Турин, сын Хурина, ушел, презрев меня, и не придется тебе более распознавать в облике Турина родню его. Ибо ныне изреку я приговор.

– Государь! – воскликнула тут Неллас. – Будь ко мне снисходителен, позволь мне сперва договорить. Я сидела на дереве – и провожала Турина глазами, когда уходил он; и увидела я, как из лесу вышел Саэрос – с мечом и щитом, и нежданно-негаданно напал на Турина.

При этих словах ропот поднялся в зале; король же поднял руку, говоря: