Дети Империи
Шрифт:
– Просто как-то неудобно в гости с пустыми руками.
– Мы же современные люди. К чему такие условности?
В памяти всплыло: «Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…»
– А ведь верно. Человек не сегодня завтра в космос шагнет. Почему бы нет?
– Добрый вечер, Василиса Степановна!
– Нина Игнатьевна, добрый вечер!
В коридоре дежурная консьержка подала Нинон ключи, и они прошли к решетчатым дверям лифта с кабинкой, облицованной деревом. Почему-то все это напомнило Виктору фильмы про старый Чикаго, и он ожидал увидеть в кабинке еще и лифтершу, но лифт оказался автоматическим, и Нинон нажала большую черную кнопку четвертого этажа. Лифт начал спокойное восхождение в центре лестничной клетки, окрашенной в золотистый цвет.
На четвертом
– Раздевайтесь, проходите в гостиную. Сейчас что-нибудь сообразим. Прислуга сегодня выходная…
– Ну что вы, Нина…
– Не «ну что вы», а проходите. Это моя квартира, в ней больше никто не живет, честная доля от государства за вырученную им валюту. У нас каждый может жить в такой, главное – суметь найти свою деловую идею. Что-то изобретете, или откроете, или найдете способ в разы перевыполнить норму, а доля от этого – ваша. Государству нужны деловые люди.
В гостиной, залитой светом семирожковой люстры, кроме дивана и кресел, Виктору бросилось в глаза огромное овальное сооружение из полированного дерева, напоминающее комод примерно метр шириной и чуть побольше высотой; огромный вырез с овальными сторонами и закругленными углами на передней стенке был обтянут радиотканью; посредине в углублении располагалась широкая шкала с крышками, под которой виднелись ручки и кнопки; Виктор вдруг понял, что это музыкальный центр. В углу стоял и телевизор в двадцать один дюйм на массивной тумбе с полированными ребрами акустической линзы. Нинон подошла к музцентру, щелкнула клавишей. Звуки «Our love» в исполнении бэнда Олега Лундстрема мягко затопили комнату и обволокли Виктора.
– Посидите, сейчас что-нибудь привезу.
«А действительно, – задумался Виктор. – Вот наградили ее, и после вечера она приходит одна в огромную пустую квартиру. Даже поговорить не с кем. Свихнуться можно».
В гостиной непривычно чувствовалась даже не то что ее просторность, а какая-то незаставленность ее мебелью. Начиная с семидесятых количество мебели в квартирах росло быстрее, чем метраж, люди стали использовать каждый сантиметр, окружающие плоскости заполнили стенки и полки, на шкафах поднялись антресоли, и, наконец, начали обстраиваться иконостасами вместилищ одежды, белья и прочих вещей диваны. Здесь же на торцевых стенах глаз натыкался на открытое пространство обоев тех же золотистых оттенков, но с более сложным узором, образующим что-то вроде изящных вензелеподобных ромбиков, а две боковые стены представляли собой большие шкаф-перегородки из лакированного дуба. Среди этого простора, помимо радиоаппаратуры, вольно расположились полированный сервант с гнутыми дверцами, обитый шелком диван с ностальгическими валиками, журнальный столик, несколько кресел, и еще хватало места, чтобы гостям можно было танцевать.
Нинон вкатила в комнату столик на колесах, на котором стояла бутылка белого полусладкого столового вина, пара нешироких, чуть суженных кверху прозрачных бокалов, крабовый салат, заливная рыба и бутерброды с сыром. Она была в шелковом обтягивающем платье-футляре цвета кофе с молоком; глубокий вырез лифа окаймляла тонкая полоска меха.
– Продолжим торжество. Хорошо иметь электрохолодильник – все приготовил, положил…
Бутылка вина и бокалы вызвали в памяти у Виктора стойкие ассоциации со сценой в гостинице из «Бриллиантовой руки». Поэтому он не стал уподобляться Семену Семенычу, а взял инициативу в собственные руки – открыл вино,
– А вы становитесь решительным… За что же мы будем пить?
– За наше случайное знакомство! [15]
– Вы всегда предлагаете то, от чего невозможно отказаться? – Нина отпила вина и положила себе на тарелку крабов. – И не боитесь случайных знакомств?
– Знаете, я так долго жил правильной жизнью, что в ней пора делать какие-нибудь ошибки. А то коллектив не поймет.
Нина засмеялась.
Вино оказалось по вкусу похожим на Liebfraumilch, а заливная рыба оказалась судаком, и если бы ее попробовал Рязанов, то, скорее всего, в «Иронии судьбы» про подобное блюдо были бы абсолютно другие реплики.
15
Крылатая фраза из названного фильма.
Они опустошили бокалы; Виктор вновь наполнил их на три четверти.
– Виктор, а вы до революции жили в дворянской семье?
– Какой революции?.. А, понял. Нет, как-то ехал в поезде с официантом из московского ресторана, он всю дорогу рассказывал… Но я смотрю, у вас тоже художественный вкус не только в живописи.
– Да это приходится в Москву ездить на приемы, связанные с продажей картин, там и переняла.
– Нина… а можно вам теперь задать личный вопрос?
– Почему я не замужем?
– Да. – Виктор не ожидал такой проницательности от дамы. – Вы молоды, очаровательны, у вас головокружительный успех, и мужчины должны просто пачками лежать у ваших ног и засыпать вашу комнату букетами цветов.
– Должны, – грустно вздохнула она. – Только некогда. С этой мастерской я пашу, как шахтерская лошадь, – все время надо идеи, идеи, идеи… Глаза закроешь – цветные пятна, линии… Сюда приходишь просто ничего не видеть и не слышать. За эту квартиру рассчитаться, родичам в Денисовке высылаю, чтобы дом новый поставили, потом осталось только машину взять и дачу, это такой домик загородный, чтобы ездить отдыхать, где-нибудь рядом с речкой, и все, жизнь устроена, и детям что-то останется. Это же все ненадолго: еще пять-шесть лет – и волна абстрактного стиля пройдет, поп-арт все удавит… тогда гнездо и наполним. А пока – мне двадцать семь, и как женщина я чувствую себя словно горячая и хорошо смазанная паровая машина. – Она похлопала себя по бедру. – Слушайте, а давайте перейдем на «ты», а то, ей-богу, чувствуешь себя как перед телекамерой…
– А перед телекамерами сложнее, чем было перед художниками?
– Художник – человек, его видишь, чувствуешь, что он думает… а там неизвестно сколько глаз и что у них там у всех в головах, тоже не видно. Короче, предлагаю – за переход на «ты».
– То есть на брудершафт?
– Брудер… Это что, как в рейхе, что ли?
– Не в рейхе – давно, еще до рейха, до революции, в общем, студенческий обычай. Надо переплести руки локтями…
Нина придвинулась к нему на диване, и он действительно почувствовал жар ее бедра; она ловко переплела свою руку с бокалом с его локтем и, озорно улыбаясь и глядя ему в глаза, пригубила солнечную жидкость, как будто медленно поцеловала бокал.
Невидимый саксофон из музыкального центра выводил старый фокстрот «My resistance is low». «Обалдеть, – подумал Виктор. – Сцена как по нотам».
Он поставил бокал, встал и подал ей руку; Нина тоже поставила свой и вышла на середину гостиной. Фокс танцевала она легко, привычными движениями, хорошо чувствуя партнера; Виктор даже удивился.
– А говорила, на танцы бегать некогда, – сказал он, когда они вновь устроились на диване.
– Потом пришлось учиться. Промоушен все это называется. И речи пришлось самой заново учиться. Хорошо фрезеровщику – он дал полторы нормы, ему машина на перфокартах полторы нормы пробила, против машины никто слова не скажет. А здесь, чтобы пробиваться, – по-городскому говорить надо, академически правильно. Как Элизе Дулиттл, вот только осваивать пришлось без Хиггинса… Слушай, бери крабов, они полезные. У меня в холодильнике еще есть.