Дети из камеры хранения
Шрифт:
Занавес подняли, за ним оказалась афиша спектакля. На ней было написано:
ГОЛУБАЯ БОГИНЯ ГОР
(мюзикл)
Слева на сцену вышел согбенный старик. Задник изображал хижину, деревья, снежные вершины и якобы чирикающих пташек. Зазвучала музыка, и старик хрипло запел:
Опять весна!
Цветы цветут!
Скоро растает снег,
Вылезет медведь.
Рыбки скок-поскок…
«Куда же подевалась моя дочь? Наверно, ушла вниз, в деревню».
Что-нибудь купить,
Леденцов купить,
Что-нибудь еще.
Платьице купить…
— Кто этот старый мудак? — громко прошептал Накакура.
— Ш-ш-ш… —
— Девчонки выйдут? — спросил Накакура, обхватив ноги руками.
— Он что-то сказал о дочери, значит, еще появятся, — прошептал Кику ему на ухо.
К сожалению, «девчонки» долго не появлялись. В горной хижине старого Сахэя побывали крестьяне, путешественники, дровосеки, охотники, но до сих пор ни одной женщины.
Сюжет пьесы был таков: девушка, которую вырастил Сахэй, приходилась ему на самом деле не дочкой, а внучкой, брошенной ее матерью Тори, которая убежала с проезжим молодцем сразу после смерти мужа. Сахэй с внучкой пережил в горной хижине немало тягот, пока наконец весенним днем, когда девочке исполнилось четырнадцать лет, хижину не посетил благородный господин, назвавшийся помощником Тори, которая к этому времени стала владелицей четырех цирковых трупп. Гость сообщил Сахэю, что мать хочет забрать дочку к себе, но старик с гневом его прогнал. Примерно в это время Яманэ отключился, но Накакура продолжал смотреть с неотрывным вниманием.
— Так его! — бормотал он. — Служит этой беглой шлюхе! Избить его надо к чертовой матери…
Наконец наступил выход дочери. Накакура подскочил на месте, но Хаяси и Кику вцепились каждый со своей стороны в его робу и усадили обратно. Пара ножек под короткой юбочкой вызвала долгую овацию, после чего девочка исполнила свою песню и танец.
Я гор невинное дитя.
В горах мой кров, в горах мой дом.
Зверье и птицы — мне друзья.
О, как люблю мой милый дом!
«Да, я люблю эти горы. Но неужели правда, что моя мать жива, а отец на самом деле — вовсе мне не отец, а дедушка? Что мне делать? Что делать? О, богиня Акэби, подскажи!»
На сцене появилась фигура, с головы до ног укрытая вьющимися растениями: богиня Акэби, дух гор, покровительница дикой природы.
«Милое дитя, чего ты желаешь? Скажи мне! Ты всегда была другом животных, и теперь, когда ты в беде, я обещаю исполнить любое твое желание».
Девочка, однако, растерялась.
«Не знаю, что и сказать», — пропела она.
«Не знаешь? — вскричала богиня, внезапно разгневавшись. — Того, кто не знает, что он хочет, я превращаю в каменных стражей горных перевалов».
Богиня взмахнула своими вьющимися растениями, вспыхнула магнезия, сцену заволокло дымом, и, пока сидевшие в первых рядах заключенные кашляли, появилась статуя девочки. Из динамиков по краям сцены доносились ее рыдания.
— Сволочь! — воскликнул Накакура. — Ну и сволочь эта богиня, обратила малышку в камень.
У пьесы, впрочем, был хэппи-энд. Не зная о том, что дочка превращена в статую, Тори и ее помощник изложили при ней свои злые намерения, девочка наконец поняла, что по-настоящему ее любит только дедушка, а богиня Акэби вернула ее к жизни. В последней сцене девочка спела еще одну песню.
Я ничего не знала,
Пока не стала камнем.
Я
За то, что стала камнем.
Но я не подозревала,
Как этот мир огромен,
Насколько я ничтожна,
А я и знать не знала.
(Хор)
Поэтому сядь, сядь…
Надень свой колпак раздумий…
И думай!
Пусть не сломят, тебя эти стены…
Надень свой колпак раздумий…
Скоро весна!
Спектакль произвел огромное впечатление на Накакура, который говорил о нем всю дорогу до камеры.
— Ну и отмочила же она штучку — малышку в камень обратила, — говорил он с затуманенными глазами.
— Ты что, не понял? — сказал Хаяси. — Вся история сочинена специально для нас. Мы тут сидим, как хорошенькие, маленькие статуи, и все кончится хэппи-эндом.
Яманэ согласно кивнул.
— Дерьмо собачье, — твердо возразил Накакура. — Главное здесь — эта гадкая мамаша, которая сбежала с любовником. Здорово, что в конце концов малышка осталась с дедом. — Хаяси и Яманэ переглянулись и рассмеялись, поэтому Накакура обратился за поддержкой к Кику: — А ты как думаешь? Дерьмо или не дерьмо?
— По-моему, это было довольно поучительным, — сказал Кику, оборачиваясь к отставшим.
— Поучительным? Что именно? — спросил Яманэ.
— Сцена с превращением девочки в статую.
— Что? — изумился Накакура. — Промахнулся, парень! Это был самый грустный момент.
Кику рассмеялся:
— Я имею в виду совсем другое. Мне кажется совершенно правильным, когда тех, кто не знает, чего он хочет, превращают в камень. Так что богиня права. Те, кто не знает, чего он хочет, никогда ничего не добьются. Они уже и есть камни. И вообще, лучше бы эта тупая девчонка так и осталась окаменевшей.
Хаси выработал в себе стойкую антипатию ко всему, в чем могло отражаться его лицо. Зеркала, ночные окна, отшлифованный черный мрамор, блестящие хромированные бамперы и даже гладкая поверхность воды приводили его в ужас.
Концерт кончился, и, помахав публике рукой на прощанье, Хаси отправился в гримерную, где целую стену занимало зеркало. В нем маячило отражение человека, который только что на протяжении двух часов управлял залом в несколько тысяч человек.
«Кто ты такой?» — прошептал он своему отражению. Ему казалось, что в зеркале перед ним — вовсе не Хаси. С его губ не сходила улыбка, пусть и несколько поблекшая от сотен фотовспышек, но готовая немедленно преобразиться в гримасу притворного гнева. Хаси торопливо шептал, словно ответить на этот вопрос было невероятно важно: «Кто ты такой? Что ты делаешь в моем теле?.. Я привык ненавидеть себя, я был дрожащим, тщедушным мальчишкой, только и делал, что переживал, что думают обо мне другие. Но потом я понял, что так никогда не стану великим певцом. Меня научили, что делать, и я стал звездой. Любой может изобразить перед камерой что угодно, но я действительно стал звездой. А главное оказалось в том, чтобы притворяться, будто тебе плевать, что о тебе думают. Избегать вопросов, гнуть свою линию, тыкать их носом в их собственное дерьмо… А после этого уже окружающие начинают беспокоиться о том, что ты о них думаешь… Не помню, когда именно, но в какой-то момент это у меня возникло… И теперь все будут прислушиваться к тому, что говорю я».