Дети Кремля
Шрифт:
— Как складывались отношения с Марией Марковной?
— Нормально. Хорошие отношения. Один раз из-за Юры повздорили. Она говорит: «Ты резкая, невоспитанная». А я ей: «Меня геологическая помойка воспитывала».
— Юра был хорошо воспитан?
— Он был шалавый. Отец с матерью работали, а его «оперсоски» — так мы оперативников звали — воспитывали. Они его и споили. Мы с ним до свадьбы шесть лет встречались. Я у него первая была, и он у меня — первый.
— А кто бывал у вас на даче?
— Хрущев притаскивался, всегда поддатый. Майя дружила
— А Берия?
— Бериевские жили отдельно. Рядом дача стояла, но не общались. Я его видела в машине, а жену на дачном участке. Гуляла в шубе, всегда внакидку. Кинофильмами с нами менялись.
Кагановичи скромно жили. После смерти Сталина дед сказал: «Теперь мы себе зарплату урезали, на одну четверть. Будем получать 15 тысяч». Они за все платили. Могли выписывать себе продукты на 2000 рублей в месяц, остальное докупали, что на улице можно было купить.
Когда они сами себя урезали, то Кагановичи стали на даче кроликов разводить, и повар делал из них разные блюда. Я этих кроликов ненавидела. И огород у них тогда на даче был, кукурузу сажали, овощи.
Когда все кремлевское кончилось, Мария Марковна очень переживала, а Лазарь сказал: «Раз родина посылает, надо ехать в чертов Асбест». Я предложила ехать с ним, помочь на первых порах, но он отправился один. Юра ездил к нему, рассказывал: «Ест на газетке, никто за ним не ходит, но рабочие любят его». Он был, по-моему, управляющим Асбест-треста.
Когда его скинули, он хотел уйти на пенсию, а Хрущев сказал ему: «У тебя нет трудовой книжки, ты не работал, какая пенсия?» А ведь в войну Сталин чуть Хрущева к расстрелу не приговорил, Каганович его вытащил.
— Вся семья переживала падение Лазаря Моисеевича?
— Да, по-разному. Юра ехал со мной в машине и стал отца ругать, он, мол, враг народа, а я говорю ему: он тебя воспитал, как бы его ни поливали, для тебя он — отец.
— Юрий, конечно, знал, что он приемный сын?
— В том-то и дело, что ничего не знал. Никогда не знал, до самой смерти.
Я спрашиваю Серафиму о сплетне, будто бы Юрий Каганович — сын Сталина и сестры Кагановича Розы, был усыновлен Лазарем Кагановичем.
Серафима отвечает:
— Чушь это, Розы никакой не было. А Юра… ведь он был совершенно не в сталинскую масть. Они все — и сам Сталин, и дети — были рыжие, в бабку, эта рыжина сквозила у всех, а Юра — жгучий брюнет.
Я вообще думаю, — протяжно говорит Серафима, — не из испанских ли он детей был? И пропорции европейские — ноги длиннущие, таких ног у наших мужиков не бывает, и тип лица, тонкость черт, и посадка головы. А главное — характер. Я говорю «шалавый», а это, может, испанский темперамент. Пить, гулять. Поесть любил. Мне стыдно было с ним в рестораны ходить, такой аппетит. Мог съесть три вторых, три супа пити. И все острое, с перцем.
— Когда он начал спиваться?
— А вот как с отцом случилось. И мне тогда от жизни досталось. Только институт окончила, а на работу не берут, «приходите, говорят,
Юра стал выносить и продавать вещи, делить их со мной: спальню, стол, одно пианино оставил. Я поменялась со своей мамой — она ко мне, а он в ее квартиру, но вскоре поменял квартиру на комнату — деньги нужны были, чтобы пить.
Когда расходились, я все ему отдала. У меня даже есть расписка, что по имущественному разделу он ко мне претензий не имеет. Смешно. Лазарь подарил мне вазу на день рождения, а Юра стал ее отнимать, я ее у него выкупила.
Еще когда Лазарь в силе был, я чернобурку в ломбард относила, Юре на выпивку, потом нужно было выкупить, а денег нет, я все Лазарю рассказала, он дал денег, а Юру в бильярдной кием огрел по башке.
Связался Юра с какой-то машиной, разбил ее, взял у матери деньги, просил отцу не говорить. Потом он завербовался в Иркутск, потом в Мирный, там пил.
Ребята-геологи рассказывали, что вызвал его в Мирном секретарь горкома: «Я тебя посажу в любой самолет, только улетай».
Он попросился в Приангурск, в Чечню. Там сошелся с женщиной, воспитательницей детского сада. Был у них ребенок, но они не расписывались. Там он и умер в 76-м году. Майя на похороны не поехала, но послала денег. От сердца умер, он всегда на сердце жаловался.
— А тебе не приходило в голову, что он не родной сын?
— Нет. Хотя было странно: Майя намного старше его, и Мария Марковна по возрасту не могла родить. Нет, не приходило.
— Когда ты узнала?
— Когда он умер, Майя сказала. Мы уже много лет не жили, у меня своя семья была. И дочь от другого мужа.
— Общих детей не было?
— Не было. У него дочь и сын от других, от разных жен.
— После падения Лазаря Моисеевича Хрущев, конечно, не бывал у вас.
— Конечно.
— А Рада Хрущева бывала?
— Ни в коем случае. Как отрезало.
— Еще хоть что-нибудь о Марии Марковне.
— Да ничего особенного. Каждый день уезжала в ВЦСПС. В шестьдесят первом, когда съезд был и Лазаря «поливали», очень на нее подействовало, стало плохо с сердцем, и она умерла…
Да, не Петр Багратион был Юрий Каганович. Я рассматривала его фотографии и все больше убеждалась в правоте Серафиминого предположения: «из испанских детей». Южный темперамент и природная страстность ударились о кремлевские стены, и сломался человек, задуманный природой ловить рыбу у берегов Барселоны или дразнить быков в Кордове…
Спрашиваю Серафиму о Майе.
— Майя — хороший человек, она, конечно, по жизни непрактичная, потому что росла на всем готовом, но человек замечательный. Многое делает для своей семьи. И с дедом была рядом до самой последней минуты. Без нее он бы пропал.