Дети морского царя
Шрифт:
Она подняла голову и поглядела ему в глаза. Лицо ее посветлело.
— Но мой народ истребил твоих собратьев, — покаянно, как на исповеди, сказала она.
— Это было давно, много лет, даже столетий назад. Теперь люди уже ничего не помнят о тех време-шах, и я не держу зла на людей. Я мирно и тихо живу около Сул-Скерри. Ветер, волны и чайки — вот мои друзья, больше у меня никого нет. Да еще ракушки и медузы — мои соседи. Мой покой нарушают лишь бури и акулы. Так проходит за годом год. Я доволен, но порой тоскливо бывает от одиночества. Ты меня понимаешь?
— Голые
— Но почему же ты не попытался кого-нибудь поискать, чтобы не быть одному?
— Я искал. Когда-то в юности. Далеко от Сул-Скерри. Много удивительных вещей я тогда узнал… Но кого бы я ни встретил, никому я не был нужен. Они видели только, что я урод, видели лишь то, что снаружи, а в глубину никогда не заглядывали, не видели, что там, под внешней оболочкой.
Ингеборг подняла голову.
— Нет, не может быть, чтобы все в Волшебном мире были такими. Тоно, я хочу сказать. Тоно и Эяна…
— Верно, они, пожалуй, не такие. Они желают добра своей маленькой сестре. И все-таки люди — они лучше. Как бы это объяснить… В людях есть какое-то тепло и еще… вот то, как ты меня любила. Наверное, это оттого, что вы, люди, знаете, что вы смертны и однажды умрете.
Наверное поэтому вы лучше понимаете, что внешность обманчива. Или это в вас искра вечности? Душа? Не знаю, не знаю… Но в иных людях, особенно в женщинах, я это чувствовал. Это как огонь среди темной ночи. И в тебе, Ингеборг, он есть, этот огонь. Он сильный и яркий, и он меня согрел. В твоей жизни столько несчастий, а ты считаешь себя счастливой, потому-то и умеешь так сильно любить.
Ингеборг изумилась:
— Я? Продажная девка? Нет, ты, видно, ошибаешься. Да что ты знаешь о людях?
— Знаю больше, чем ты думаешь, — серьезно ответил Хоо. — Когда-то очень давно я пришел к людям, и люди меня не прогнали, несмотря на то что лицом я не вышел и пахнет от меня скверно. Я ведь очень сильный и от работы не бегал, я умею упорно трудиться, иначе разве научился бы я языку людей и всем ухваткам моряков? Я подружился со многими людьми, некоторые женщины не отворачивались от меня, а иные — поверишь ли? — иные, правда, их было совсем немного, меня любили.
— Понимаю, почему любили, — вздохнула Ингеборг.
Хоо поморщился, как от внезапной боли.
— Любили, но замуж пойти не соглашались. Разве можно такому чудовищу предстать пред алтарем в церкви? Да и кончилось все это скоро. Дольше я прожил среди мужчин, когда плавал на кораблях. А потом я и от моряков ушел, потому что мои друзья старели, а я нет. Несколько десятков лет я прожил один в шхерах, пока снова не набрался храбрости и не приплыл опять к людям. На этот раз я недолго с ними оставался, потому что ни одна женщина больше не захотела меня поцеловать.
— Хоо, только не подумай, что я хотела тебя обидеть! — Ингеборг
— Никогда я этого не забуду, моя милая. Я буду мечтать о тебе, и ветер будет петь мне о тебе песни. В звездные тихие ночи я всякий раз буду вспоминать нынешнюю ночь, до конца моих дней. — Но ты будешь совсем один…
— Это даже к лучшему. — Хоо хотел успокоить Ингеборг. — Я ведь умру из-за женщины.
Ингеборг на шаг отступила.
— Что ты сказал?
— Да ничего, ничего, — он поднял голову, — погляди, как ярко светит Большая Медведица.
— Говори, Хоо, — Ингеборг поежилась, как будто замерзла, хотя и была одета. — Прошу тебя, говори.
Хоо кусал губы и молчал.
— Знаешь, за последнее время, в этом плавании, я повидала уже столько всяких чудес, столько узнала волшебных тайн, что и подумать страшно. И если теперь мне придется…
Хоо вздохнул и покачал головой:
— Нет, нет, Ингеборг. Этого не случится, не бойся. Большую часть жизни я провел в размышлениях о глубочайших тайнах Творения и приобрел благодаря этому способность провидеть будущее. Я знаю, что меня ждет.
— Что?
— Настанет день, когда смертная женщина родит мне сына. Люди захотят сжечь его заживо, потому что будут думать, что мой сын — отродье дьявола. Тогда я заберу сына, и мы с ним уплывем. Женщина выйдет замуж за смертного, и ее муж, человек, убъет меня и сына.
— Нет!
Хоо скретил на груди руки.
— Я не чувствую страха. Только сына жаль. Но к тому времени, когда все это случится, Волшебный мир будет уже лишь слабым мерцающим огоньком и вскоре навсегда погаснет. Поэтому я убежден, что моему сыну выпал еще далеко не худший удел. Что до меня, то я стану морской водой.
Ингеборг тихо заплакала.
— У меня не может быть детей, — прошептала она.
Хоо кивнул:
— Я сразу понял, что ты — не та, от кого я погибну. Твоя судьба…
Он вдруг умолк и некоторое время стоял молча, часто и тяжело дыша.
— Ты ведь устала, — сказал он затем. — Сколько тебе пришлось вытерпеть. Давай, я отнесу тебя и уложу спать..
Пробили склянки, вахтенным пора было сменяться. До рассвета оставалось уже недолго, но ночная тьма все еще не поредела. На общем совете Тоно и Эяна предложили, что они будут нести вахты в более опасное темное время суток, тогда же назначили и порядок вахт.
Тоно сменил сестру. Эяна проворно спустилась из вороньего гнезда, нырнула в люк и пробралась в трюм, где были спальные места. Из люка, который остался открытым, падал слабый свет, невидимый для людей, но достаточно яркий для глаз Эяны; если бы люк был закрыт, она нашла бы дорогу впотьмах на ощупь, чутьем и с помощью чувства пространства и направления, которым обладали все в племени ее отца.
Нильс и Ингеборг крепко спали, лежа бок о бок на соломенных тюфяках.
Нильс лежал на спине, Ингеборг, как дитя, свернулась клубком и закрыла лицо рукой. Эяна присела рядом с юношей и погладила его по волосам.