Дети на ветру
Шрифт:
И сколько мама ни просит его, он твердит свое: «Не хочу!» Маме ничего не остается, как на следующее утро отправиться вместе с Сампэем в городскую больницу. В ту самую больницу, при которой она должна была поселиться с Дзэнтой. Там мама просит разрешения взять вместо Дзэнты Сампэя: он будет выводить собаку и кормить птиц. Однако главный врач больницы мягко отказывает ей:
— Этот ребенок? Нет, знаете ли…
И теперь они идут обратно домой. Присели отдохнуть на скамейке в городском саду.
— Сампэй-тян! Главный врач не хочет, чтобы ты поселился в больнице.
— Угу.
— А ты еще не
— Нет.
— Что же мне теперь делать?
Сампэй молчит. Он думает, как им быть.
— Мам, а в море есть остров Робинзона…
— Вот как!
— Ну да! Мне Дзэнта рассказывал. Там живут козы, зайцы…
Сампэй думает: а что, если уплыть на необитаемый остров и поселиться там втроем — он, мама и Дзэнта. Но маме не до острова Робинзона. Она не слушает Сампэя, все думает о чем-то, о своем.
— Что же делать? — шепчет она подавленно и печально вздыхает.
— Мам! А что, если мы с Дзэнтой станем продавцами газет?
Сампэй вспомнил маленького продавца газет, которого видел у станции.
Мама молча встает. Они выходят из парка и идут по мосту над большой рекой. На середине его мама останавливается и, облокотившись о поручни, пристально глядит в воду. Тяжелые мысли не отпускают ее. «Не броситься ли в реку вдвоем с Сампэем?» — думает она. Мама поднимает голову, улыбается странно и ласково.
— Сампэй-тян! А что ты станешь делать, если я умру? — спрашивает она.
Сампэй медлит с ответом. Он не понимает, серьезно мама спрашивает или шутит. Он молча глядит на нее и улыбается. А мама склоняется к нему близко-близко и спрашивает:
— Ну так что же?
Сампэй продолжает улыбаться. Его немного пугает эта странная ласковость мамы.
— Пойдешь к дядюшке Укаи, если я умру. Да?
Мамино лицо совсем близко от его лица. И оно какое-то непонятное. А Сампэй все улыбается. Прохожих мало, садится солнце. Мама умолкает, пристально вглядывается в воду. Сампэй залезает на перила моста и усаживается на них верхом. Ему становится весело и интересно. Будто он скачет на лошади, как дядюшка Укаи. Сампэй приподнимается над перилами, вытягивает вперед руки, словно держит вожжи, и, забыв о маме, цокает, подражая цоканью копыт:
— Пака-пака, пака-пака!
— Ой! Сампэй-тян! — опомнившись, окликает его мама. И, прижав к себе, плачет.
«Что бы ни случилось, я не оставлю своего мальчика», — думает она.
Мама поплакала немного, обняв Сампэя, сидящего верхом на перилах моста, и сказала:
— Пойдем скорее, нас ведь Дзэнта ждет.
Она взяла Сампэя за руку, и они поспешили к дому. Когда они прошли немного, Сампэй заговорил:
— Мама, как ты думаешь, что лучше: пойти к дядюшке Укаи или не ходить?
— Ты же сам знаешь, что лучше, — сказала мама.
— Тогда я пойду.
— Правда?
— Ну да.
Мама засмеялась сквозь слезы.
— Вот и хорошо. А ты не будешь там озорничать?
— Нет. На деревья не стану лазать, к озеру и на реку ходить не буду. А зачем мне река? Лучше сидеть дома и читать книжки.
— Вот-вот. Будешь тихим и послушным мальчиком. Да?
— Приеду к Укаи, сразу тетушке поклонюсь и скажу:
«Я больше не буду безобразничать». Потом все время стану учить уроки, и сразу сделаюсь первым учеником в классе. И даже
— Правда?
— Ага! А потом пойду учиться в среднюю школу, а там и в университет поступлю. А когда кончу… — Тут Сампэй умолк. — Мама, а кем я сделаюсь тогда, ты не знаешь?
Он задумался. Маме не нужно было теперь ни о чем беспокоиться. Все складывалось хорошо, лишь бы Сампэй уехал завтра к дядюшке Укаи, а они с Дзэнтой стали бы служить в городской больнице.
— Пойдем, пойдем! Дзэнта ждет, — торопила она Сампэя, радуясь тому, что все обошлось благополучно.
Иногда она даже пускалась бежать трусцой и, войдя в дом, бодро и ласково спросила грустного Дзэнту:
— Заждался нас, малыш?
Дзэнта кивнул.
— Никто не приходил?
— Нет.
Мама устало опустилась у столика в столовой, чтобы перевести дух.
— Сейчас я сварю рис. Наверно, проголодался? — сказала она.
И тут ее внимание привлекла старая тетрадка, которая лежала на столике — на чистых ее листах Дзэнта от нечего делать рисовал в их отсутствие рожицы. На обложке тетрадки ничего не было написано, но мама, взяв ее в руки, сразу же поняла, что это был старый дневник ее мужа. Он был мелко исписан карандашом. «… Год Сёва» [39] , — прочитала мама. Прошло, стало быть, десять лет. Пытаясь разобраться в записях, она обнаружила в тетрадке листок плотной бумаги, сложенный вчетверо. На одной стороне было написано:
39
«…Год Сёва» — годы правления нынешнего императора Японии.
Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Миц ува», передаю акционерному обществу «Мицува», о чем и свидетельствую:
На другой стороне листка стояло:
Капитал в сумме восьмидесяти тысяч иен, принадлежащий артели «Мицува», получаю от имени акционерного общества «Мицува», о чем и свидетельствую:
Прочтя эти строки, мама переменилась в лице. Это был тот самый документ, в подлоге которого обвинялся ее муж.
Итак, она нашла документ, отсутствие которого обвинение предъявляло, как свидетельство вины ее мужа. Сначала она даже не поверила своим глазам. Взглянула на запись, сделанную в дневнике: «… месяца… числа».
Да, ее муж не воспользовался документом, который в свое время заставил его сочинить Акадзава. Теперь можно будет опровергнуть обвинение.