Дети нашей улицы
Шрифт:
Появился первый луч солнца. Люди со всей улицы собирались у Большого Дома. Новость быстро облетела жителей, после того как управляющий нанес визит в Большой Дом и вскоре возвратился к себе. Передавали, что бандиты проникли в Дом через подкоп, который прорыли у тыльной стены. Они убили верного слугу аль-Габаляуи, и горе подорвало его здоровье. Он не выдержал. Тем более возраст… И отдал Богу душу. Люди были настолько потрясены, что гнев лишил их голоса и слез. Когда новости дошли до Арафы, он закричал, обращаясь к Аватеф и Ханашу:
— Вот! А вы мне не верили!
Однако Арафа сразу опомнился, осознав, что именно он так или иначе стал причиной смерти деда. Это причинило ему боль. Устыдившись, он замолчал. Аватеф не нашла что сказать и лишь прошептала:
— Да примет Всевышний его душу!
— Он умер в почтенном возрасте! — проговорил Ханаш.
— Но я виноват в его смерти, — печально отозвался Арафа. — Именно я, из всех его внуков, среди которых полно злых людей!
— Ты
— А они могут догадаться, что это мы? — вдруг с тревогой спросил Ханаш.
— Давайте сбежим! — вскрикнула Аватеф.
Арафа со злостью посмотрел на нее.
— Так они только убедятся в нашей виновности!
С улицы, где толпился народ, доносились голоса. Наперебой кричали:
— Преступника нужно убить еще до погребения!
— Самое отвратительное поколение нашей улицы! Раньше даже худшие из нас питали уважение к Большому Дому. Даже Идрис! Мы будем прокляты до Судного Дня!
— Убийцы не с нашей улицы. Это немыслимо!
— Скоро все выяснят.
— Мы прокляты до Судного Дня!
Угрозы и крики не прекращались, и нервы Ханаша не выдержали.
— Как можно было после всего здесь оставаться?
Члены рода Габаль предложили похоронить аль-Габаляуи на своем кладбище, так как были убеждены: они самые близкие его родственники. Аль-Габаляуи никак нельзя было хоронить там, где покоится Идрис и где лежит семья управляющего Рефаата. Рифаиты требовали, чтобы дед был похоронен на том же кладбище, куда своими руками он перенес Рифаа. Род Касема утверждал, что Касем лучший из внуков владельца имения, и их кладбище достойно тела общего великого предка. В квартале начались волнения и споры. Однако управляющий Кадри объявил, что аль-Габаляуи будет похоронен в мечети, возведенной на месте старой конторы в Большом Доме. Это решение успокоило всех, но жители улицы сокрушались, что будут лишены возможности присутствовать на похоронах предка так же, как всю жизнь были лишены возможности его лицезреть. Члены рода Рифаа с удовлетворением перешептывались о том, что дед все-таки будет похоронен там же, куда он перенес после смерти Рифаа. Однако никто, кроме них, не верил в это предание. Над ним даже посмеивались, чем вызвали гнев их надсмотрщика Агага, который чуть было не схватился с Сантури. Но Саадалла положил всему конец, пригрозив:
— Я размозжу голову каждому выскочке, который посмеет осквернить этот скорбный день!
При омывании тела присутствовали только близкие слуги. Они же обернули тело в саван и уложили его на носилки. Их установили в большом зале, где когда-то происходили важнейшие события — передача управления имением в руки Адхама и бунт Идриса. Затем на молитву были приглашены управляющий и главы трех родов. На закате тело похоронили. А вечером все жители улицы собрались под сводами шатров, специально установленных для траура. Арафа с Ханашем тоже пришли вместе с представителями рода Рифаа. Лицо Арафы, который так и не сомкнул глаз после совершенного им преступления, было похоже на лицо покойника. Люди только и говорили, что о славных деяниях аль-Габаляуи, покорителя пустыни, образца мужской силы и храбрости, владельца имения и всей улицы, прародителя всех поколений ее жителей. Внешне Арафа выглядел печальным, но никто и представить не мог, что творилось у него внутри. Это он вломился в священное место! И удостоверился в существовании деда только после его смерти! Он выделился среди всех — навеки запятнав свои руки кровью. Он думал о том, как искупить свое преступление. Подвигов Габаля, Рифаа и Касема было бы недостаточно. Недостаточно и избавить квартал от зла управляющего и надсмотрщиков. Недостаточно будет погубить свою душу в схватке. Недостаточно обучить всех премудростям волшебства и открыть людям его пользу. Искупить вину можно только одним способом — достигнуть такого мастерства, чтобы стало возможным вернуть аль-Габаляуи к жизни! Аль-Габаляуи, которого убить оказалось легче, чем увидеть. Ему нужны силы, чтобы на сердце затянулась кровоточащая рана. Какие лживые слезы проливают надсмотрщики! Однако его грех тяжелее, нежели их грехи.
Надсмотрщики сидели молча, сгорая со стыда. Какое унижение! Завтра во всех кварталах будут говорить, что аль-Габаляуи был убит в собственном доме, а надсмотрщики в это время курили гашиш. Поэтому они и бросали по сторонам мстительные взгляды.
Когда поздно ночью Арафа вернулся в подвал, он прижал к себе Аватеф и взмолился:
— Скажи мне честно, ты считаешь меня преступником?
Она ласково ответила:
— Ты хороший человек, Арафа. Самый лучший из тех, что я встречала. Но ты несчастнее их!
Он прикрыл глаза со словами:
— Никто не испытывал такой боли, как я.
— Да… Я знаю.
Она поцеловала его холодными губами, прошептав:
— Боюсь, нас настигнет проклятье!
Арафа отвел взгляд в сторону.
— Я не могу быть спокоен, — сказал Ханаш. — Рано или поздно правда откроется. Невозможно представить, чтобы об аль-Габаляуи было известно все: откуда он происходит, как приобрел имение, что стало с его детьми, о его беседах с Габалем, Рифаа и Касемом, и только его смерть оставалась окутана тайной!
С
— А другой план, кроме бегства, у тебя есть?
Ханаш замолк.
— А у меня есть план, — продолжил Арафа. — Только мне надо успокоиться относительно себя, прежде чем приступать к его выполнению. Я не смогу работать, если буду продолжать считать себя преступником.
— Ты невиновен, — равнодушно произнес Ханаш.
— Я буду работать, Ханаш, — резко ответил Арафа. — Не бойся за нас. Улица позабудет об этом преступлении в свете новых событий. Произойдут чудеса. И самым главным чудом будет возвращение аль-Габаляуи к жизни.
Аватеф ахнула, а Ханаш спросил, нахмурившись:
— Ты с ума сошел?
Но Арафа твердил как одержимый:
— Лишь одно слово нашего деда могло подвигнуть лучших его потомков на поступки. Но смерть его потрясла людей сильнее всяких слов. И верный его сын должен сделать все, чтобы занять его место, чтобы стать им. Ты понял?
104
Когда последние звуки в квартале смолкли, Арафа собрался выйти из подвала. Аватеф с красными от слез глазами проводила его до конца коридора и сказала, прощаясь:
— Да хранит тебя Господь!
Ханаш же настаивал:
— Почему мне не пойти с тобой?
— Одному легче скрыться, чем двоим, — ответил Арафа.
Похлопывая Арафу по спине, Ханаш посоветовал:
— Бутылку применяй только в самом крайнем случае.
Арафа кивнул в знак согласия и вышел. Он окинул взглядом погруженный в темноту квартал и направился в сторону аль-Гамалии. Проделав огромный крюк через улицу аль-Ватавит, аль-Даррасу и пустыню за Большим Домом, с тыльной северной стороны, выходящей на пустыню, он подошел к дому Саадаллы. Его интересовало место ближе к центру стены. Он нащупал камень, отодвинул его и нырнул в лаз, который они с Ханашем рыли по ночам. До конца он прополз на животе, убрал тонкий заслон и оказался в саду дома главного надсмотрщика. Притаившись у стены, он осмотрелся. За закрытым окном в доме горел тусклый свет, в саду стояла темень, а вот в беседке бодрствовали при ярком освещении. Оттуда время от времени доносился грубый хохот — гулявшие буйствовали. Арафа достал из-за пазухи кинжал и приготовился. Время тянулось мучительно медленно. Но через полчаса гости стали расходиться. Дверь открылась, и мужчины один за другим зашагали к воротам в квартал. Впереди с фонарем в руке шел привратник. Заперев за гостями ворота, привратник повел Саадаллу в дом, освещая ему дорогу. Левой рукой Арафа подобрал с земли камень. Согнувшись, с кинжалом в правой руке, он затаился за пальмой, ожидая, пока Саадалла не ступит на первую ступеньку, ведущую в гостиную. Как только этот момент настал, Арафа подбежал и вонзил нож ему в спину повыше сердца. Вскрикнув, Саадалла рухнул наземь. Привратник в страхе обернулся, но не смог ничего разглядеть, так как брошенный Арафой камень расколол фонарь. Арафа бросился обратно к стене. Раздался оглушительный крик привратника, послышался топот и шум в доме и углу сада. Арафа споткнулся о корень срубленного дерева, упал навзничь и ощутил резкую боль в ноге и у локтя. Превозмогая ее, он ползком преодолел оставшееся расстояние до подкопа и спешно вылез из туннеля в пустыне. Он со стоном поднялся и побежал на восток. Прежде чем повернуть за стену Большого Дома, он оглянулся, увидел бегущих за ним людей и услышал крик: «Сюда!». Несмотря на боль, Арафа пустился быстрее к концу стены. Когда он преодолел пустырь между Большим Домом и домом управляющего, то увидел впереди факелы и какое-то движение, свернул в пустыню и бросился к рынку аль-Мукаттам. Арафа понимал, что боль рано или поздно заставит его остановиться. Топот преследователей приближался, их крики прорезали тишину: «Лови его!.. Держи!» Тогда Арафа вытащил из-за пазухи бутылку со смесью, над которой экспериментировал не один месяц. Он остановился и повернулся лицом к приближающимся. Прищурился, разглядел их фигуры и метнул бутылку. Через мгновение раздался взрыв. Никогда улица не слышала такого грохота. Под вопли и стоны Арафа побежал дальше, но догонять его уже никто не стал. На краю пустыни, задыхаясь и постанывая, он упал на землю. Какое-то время он пролежал в пустыне при свете звезд один, справляясь со своей болью, потом оглянулся, но в темноте ничего не увидел. Было тихо. Нужно идти, чего бы это ни стоило. Опираясь на руки, он поднялся, и потихоньку зашагал к аль-Даррасе. В начале квартала он заметил чей-то силуэт, с замиранием сердца уставился на прохожего, но человек прошел мимо, не обернувшись, и Арафа с облегчением выдохнул. Чтобы вернуться, он сделал тот же круг. Уже приближаясь к улице аль-Габаляуи, он различил непривычный для этого времени ночи шум: оглушительные крики, плач, ругательства. Ничего хорошего это ему не предвещало. Он долго медлил, затем, прижимаясь к стенам, стал пробираться к дому. На углу квартала он выглянул и заметил на расстоянии большую группу людей, собравшихся между домами Саадаллы и управляющего. Квартал же Касема был пуст и тих. Вдоль стен он добрался до подвала и упал на руки Аватеф и Ханашу. Они осмотрели его кровоточащую ногу. Испуганная Аватеф тотчас принесла кувшин с водой и промыла рану. Арафа терпел боль, стиснув зубы. Ханаш, помогавший Аватеф, произнес: