Дети погибели
Шрифт:
– Никого…
Вторая, пригнувшись, приникла ухом к двери.
– Слышно? – спросила первая, нервно поглядывая в коридор.
Первая отмахнулась:
– Т-с-с!..
– Сашенька! Ну что же это, а? Как ты? – Мария Александровна, приподнявшись с постели, обняла нагнувшегося к ней Александра Николаевича. – Да тебя трясёт всего…
– Ничего, ничего… Я в полном порядке. Господь уберёг.
Мария Александровна перекрестилась на висевший против кровати образ.
– Этот злодей – совсем мальчишка, – сказал государь, присаживаясь боком на постель. – Выскочил неожиданно, сзади.
Мария Александровна молча вытерла слёзы, снова перекрестилась.
– Стрелять толком не умеет, – продолжал Александр Николаевич. – На войне не был, пороха не нюхал. Молокосос…
– Что ты говоришь, Саша? – голос Марии Александровны дрогнул. – А если бы он стрелять умел?
– Тогда, верно, мне бы и святые угодники не помогли. Револьвер у него был американский, «медвежатник». Пятизарядный…
Он вдруг осёкся. Подумал: кажется, выстрелов было шесть, если не семь… Или уж ему почудилось с испугу?
– Да о чём ты? – спросила императрица. – Ты лучше о себе подумай! Ведь чудом, чудом спасся!
Государь погладил супругу по мокрой щеке.
– Ну, будет. Это, верно, опять сумасшедший был. Много их развелось что-то нынче…
Мария Александровна откинулась на подушки.
– Опять ты не о том… Да разве сумасшедший револьвер достанет?
– Достанет. Как раз сумасшедший-то и достанет. Это умному трудно, а дурак – украдёт, а достанет.
Он внезапно прервал сам себя. Подумал: «Нет, „медвежатник” достать и сумасшедшему не под силу. Надо узнать, кто ими торгует».
Вслух сказал:
– Преступник в беспамятстве сейчас: яду наглотался. У него во рту орех был с ядом…
– Боже! – простонала Мария Александровна. – Да ведь он всё продумал. А ты говоришь – «сумасшедший»…
Государь промолчал. Императрица, как всегда, сумела ухватить самый корень проблемы, самую суть. Только вопрос: преступник сам всё продумал, или ему подсказали?
– А кто он, этот… – спросила Мария Александровна. – Из каких?
Государь вздохнул:
– Говорю же – в беспамятстве. Доктора Кошлаков и Трапп им занимаются. Когда в сознание придёт – всё узнаем.
– А с виду-то каков?
Александр Николаевич подумал:
– Да нынче они переодеваются так, что можно и за барина принять, и за чиновника. Фуражка чиновничья. Шарфик вязаный. А пальто… Да, пальтишко-то ветром подбито. И как он в таком пальтишке револьвер по городу тащил? Револьвер-то тяжеловат…
Мария Александровна закрыла глаза и вдруг сказала:
– Я знаю. Я помню. Когда Юм приезжал, духов вызывал. Духи сказали: кровь надвигается…
– Ах, оставь, пожалуйста! Сто лет уж прошло, и в столы вертячие давно уже никто не верит.
– А как же предсказание о Константинополе? – спросила Мария Александровна.
Александр Николаевич вздрогнул. Вот ведь… Больна, смертельно больна. А всё помнит. Разум чист…
Еще в 1858 году, когда Россия только начала приходить в себя после позора Крымской войны, на сеансе столоверчения в Зимнем духи предсказали странную вещь о «Константинопольском вопросе»: разрешится он-де лишь при внуке царствующего императора. А до того будет большая война, в которой победа будет на стороне
Александр Николаевич вспомнил их мимолётный роман, когда они, оба молодые наследники, едва встретившись взглядами, сразу поняли всё наперёд: либо любовь до гробовой доски, либо… Либо ненависть. Кстати, к ненависти причин было предостаточно. Александр Николаевич уже тогда прекрасно знал, что его дед, император Павел I, был убит в результате заговора, который щедро профинансировало английское правительство.
В итоге любви не получилось. Уже даны были авансы Дармштадтскому герцогу. И папенька зорко следил за поездкой сына – через соглядатаев. Куда же без них?..
Вот и осталась у российского императора и английской королевы одна только ненависть. Обоюдная. Беспощадная. Навсегда.
– Тебе, Сашенька, я вижу, не до меня… – прошептала Мария Александровна. – Ну, Господь с тобой. Вечером ещё свидимся. Ступай. Ступай уж…
Александр Николаевич, однако, ещё посидел. Ему почудилось в этом «ступай уж» продолжение: ступай уж, мол, к этой своей бесстыжей Катьке…
Он вспомнил Катю, вспыхнул. Сказал, резко поднявшись:
– Да. Надо срочно созвать кабинет, сенаторов. С этой неслыханной бесовщиной пора кончать. Я не могу допустить…
Он замолчал, гневно сжал кулаки. Тут же вспомнил крепко сжатый кулак умиравшего папеньки, и слова его – «Держи всё… всё…». Не договорил папенька, не успел. Но все, кто стоял у постели Николая Павловича, поняли: «Держи всё ВОТ ТАК!».
Александр Николаевич поцеловал Марию Александровну в бледный, покрытый испариной лоб. Тихо выговорил:
– Прости…
И пошёл к дверям.
– Бог простит, – чуть слышно отозвалась она; потом внезапно приподнялась, сказала умоляющим тоном: – Сашенька! Уезжай. Уезжай ради Бога! В Крым, в Ливадию. Там ОНИ не достанут.
«И там достанут, ежели захотят», – подумал государь и вздрогнул. Нет, всё же там, в Крыму, действительно, безопаснее…
Мария Александровна закрыла лицо руками; сквозь почти прозрачные пальцы пробивались горошинки слёз.
– Вот как тебе свой день рождения приходится встречать, – проговорила она сквозь всхлипывания. – Ведь тебя нынче… в центре столицы… как зайца травили! Как зайца…
Государь сделал вид, что недослышал.
Камер-фрау, подхватив кринолины, уже уносились к своим покоям. А в коридоре возник флигель-адъютант с пакетом.