Дети полнолуния
Шрифт:
– Ну хорошо... Я разговаривал с Гертрудой... Когда мы расстались, она носила мою фамилию. Короче, речь идет о моей бывшей жене. Этого достаточно? Вы можете и сами спросить об этом у нее...
– Когда я встретил вас на улице, у вас был очень расстроенный вид. Это произошло из-за разговора с ней?
– Да, - на лице Ремблера начало проявляться недовольство.
– Только не понимаю, почему вы спрашиваете об этом, - я же сказал, что речь идет об очень личных делах...
– Потому что вполне могло оказаться, что вы расстроились из-за ухода Джоунса.
–
– Ну хорошо... Тогда еще один вопрос: о чем вы разговаривали с Рафаэлем Салаверриа?
– С кем?
– С Рафаэлем Салаверриа.
– Не помню такого, - недоуменно поднял брови Ремблер.
– Вспомните: сегодня днем, около полутора часов назад, возле дома Джоунса... Так о чем вы говорили?
– У дома Джоунса? Хм-м... Как он выглядел?
– Вы же разговаривали с ним - тому есть свидетели.
– Понимаете, я разговаривал там с несколькими... точнее, с двумя людьми.
– И о чем?
– Оба они искали доктора Джоунса. Один из них вел себя довольно странно и...
– Полагаю, это был не тот, о ком мы спрашиваем... Хотя мне его поведение кажется еще более странным: по идее этот человек не должен был там околачиваться.
– Не знаю, о ком вы и при чем тут я...
– Ну что ж... Пока больше вопросов у меня нет. Если понадобится, мы вас еще пригласим.
– А вы полагаете, что такая необходимость возникнет?
– Что?
– Джейкобс слегка запнулся. Последнюю фразу он произнес совершенно машинально, не задумываясь над смыслом, как произносил ее по десятку раз на дню.
– А... Полагаю, что нет.
– И на том спасибо.
– Пожалуйста... И впредь будьте осторожнее с выбором доктора. Вы могли очень и очень крупно нарваться...
– Благодарю, - сухо кивнул Ремблер и встал.
"Пусть уходит... У бедняги и так свои проблемы", - сочувственно проводил его взглядом Джейкобс.
Ремблер вышел на улицу и словно впервые ощутил ужасающий гнет жары. Ему стало трудно дышать, в сердце закололо.
Вся его жизнь шла словно наперекосяк. Может, и впрямь не стоило приезжать в этот город? Ведь Гертруда уже давно ушла из его жизни и к этому следовало привыкнуть, как привыкают к любым потерям. Все равно он потерял ее - пусть даже она едва ли не призналась ему в ответном чувстве. А Изабеллы в его жизни вообще не существовало - так стоило ли узнавать о ней...
"А ведь она придет, - понял вдруг Ремблер.
– Обязательно придет... Моя дочь. Или не моя? Нет - но чья же тогда?.. Она сама нашла меня, вопреки желанию матери... И я должен теперь сделать все, чтобы мы нашли друг друга не только издали. Пусть так. Если у меня получится с девочкой, надо полагать, и Труди сама пойдет мне навстречу... Пусть будет так. Пусть будет так!!!"
35
Она приходила в себя медленно и с трудом.
От жизни можно долго прятаться, можно упорно закрывать глаза, утверждая, что мир прекрасен; но однажды реальность все равно ворвется в тесный, придуманный вместо
Она не просто бежала от мира - она не хотела его знать. Она верила в свои благополучные выдумки, она играла в жизнь, доказать наличие которой у нее самой было сложно. Существо - нежить - не-живое...
И все же она жила, и потому неожиданная потеря одного из друзей обрушилась на нее с безжалостностью поистине невероятной. Джулио... Он был самым незаметным в их сообществе, самым серым и непримечательным из членов группы - но это ничуть не уменьшало потерю.
Она уже не раз слышала от Селены о цепи взаимных убийств - но впервые "солнечные" люди убили на ее глазах одного из ее братьев по крови. Одного из братьев, похожего на них самих. Это было дико, непонятно и жестоко.
Когда боль и слезы отошли, на их месте начало расцветать новое чувство. Еще раньше она произнесла слово, обозначающее его, - но настоящая ненависть возникла позже.
"Я убью их, - с неожиданной яростью и спокойствием решила вдруг она.
– Я уничтожу... Я ненавижу их!!!"
Перескочив через спящего дневного человека (она плохо понимала, что значит обморок, так как сама не была способна его испытать), она направилась к выходу. Страсть кипела в ней, совершенно отодвигая разум на задний план.
Убить! Ощутить вкус их крови, погрузить клыки в свежую дымящуюся плоть... Она еще не знала, что в ней просыпается не просто ненависть инстинкт вражды, проходящий через много поколений. Она была сейчас не свидетельницей одиночного и к тому же невольного убийства - она словно почувствовала всю боль убиваемых веками братьев и сестер, страдание тех, кто видел и не мог помочь - чтобы выжить и передать произнесенные в минуту отчаяния проклятия новым поколениям...
Убить... Найти - и убить!
Ослепленный яростью зверь со страшной скоростью взлетел по лестнице и рванулся к выходу. Она не боялась попасть под солнце - как Джулио мог не опасаться пуль. Что такое резь в глазах от непривычно яркого света? Мелочь, пустяк... Они и так уже почти ничего не видят, кроме той крови, что еще не пролилась, но еще прольется. Ее остановило другое: уже у самого выхода она вспомнила о том, что ее не должны видеть.
Враги не имеют права смотреть на детей полнолуния. На истинных его детей, получивших в дар нечеловеческое обличье.
Или получивших проклятие? Разве не из-за даров луны их род так преследуют?
Все вскипело внутри, противясь этой мысли, - но деться от нее было уже некуда.
Ее дар, ее сила, ее умения - ее проклятие. Оно - не что иное причина всех бед!
Две противоположные волны поднялись в душе и столкнулись со страшным грохотом, разбивая последние кораблики мыслей. "Почему я не дневной человек, как все, имеющий право открыто веселиться и иметь друзей?" и "Эти дневные люди должны заплатить за все!"