Дети против волшебников

Зервас Никос

Ваня вскочил и, сжимая кулаки, надвинулся на трепещущего, пятнами покрывшегося Петрушу. Ещё бы! Если Уроцкий выживет после утреннего шока, то обязательно найдёт на газоне, рядом с орудием, красную суворовскую «корочку» — удостоверение на имя Петра Михайловича Тихогромова, воспитанника московской кадетки… Позор всему училищу!

— Эх, взял я тебя сдуру в напарники… Теперь эта журналистская образина устроит целую телепередачу, понимаешь? Воображаешь, как он развоняется? Будет рассказывать, как его, несчастного, травили обнаглевшие подонки-кадеты! Тут всплывёт и кабель электрический,

и пицца по чужому адресу! Да он в суд на училище подаст!

Петруша низко-низко опустил голову и только кивал. Кажется, он уже плакал.

— Не реви, тряпка! — скрипнул зубами Царицын. — Честь кадетскую позоришь! Всё училище на посмешище выставил, олух! Растяпа…

Петруша засопел сильнее.

— Вот из таких, как ты, и получаются бездарные офицеры! Такой подарок врагу сделал… Оружие тоже будешь терять, когда вырастешь?

Растяпа что-то ныл про то, что он прямо сейчас поедет и всё исправит. Царицын в ярости пнул сапожищем кирпичный заборчик.

— Замолкни ты, нюня. Поедет он! Ты там, небось, прямо к милиционерам угодишь. Или под фотокамеры. Нет уж. Я поеду сам, а ты — возвращайся в казарму, дружок. И можешь расслабится, больше тебя не буду брать на серьёзные дела. Маленький ты ещё, Тихогромов.

Царицын одёрнул ремень, поглядел на часы. Побудка через два с половиной часа… До начала занятий он уже не успеет вернуться из Жуковки, это ясно.

— Прости меня, Ванюш, ну прости… — хныкал Тихогромов, тиская здоровенными пальцами ужасно колючую ветку шиповника.

Царицын смерил его взглядом, отвернулся и зашагал к выходу.

— Честь имею, — холодно бросил он, уходя.

Глава 8.

Иван Царевич меняет профессию

— А слышь ты, Василиса Егоровна, — отвечал Иван Кузьмич, — я был занят службой: солдатушек учил.

— И полно, — возразила капитанша. — Только слава, что солдат учишь: ни им служба не даётся, ни ты в ней толку не ведаешь.

А. С. Пушкин. Капитанская дочка

Форменное безобразие, — прохрипел генерал Еропкин, без сил откидываясь на спинку застонавшего стула. Вот уже пять минут, попеременно бронзовея от гнева и покрываясь патиной с досады, он слушал сбивчивый рассказ трепещущего суворовца Царицына. Генерал ничего не говорил, только сопел, наливаясь кипящими чувствами, — и медленно сжимал-разжимал огромные кулаки, точно ярящийся лев когтистые лапы. Когда Иван рассказывал про подделку генеральской подписи, Еропкин даже схватился за сердце и попросил воды. Потом, правда, отошёл немного. А когда провинившийся кадет докладывал про интервью с Эвелиной Уроцкой, старик крякнул, покосившись на окружающих:

— Ох, хитрецы… Шельмы!

Услышав про потерянное суворовское удостоверение, начальник училища помрачнел и даже перестал фыркать в усы.

Теперь Иван Царицын стоял перед Еропкиным и Савенковым на вытяжку, сглатывал сухие слёзы и осознавал главное: теперь уж точно отчислят. Погоны сорвут. Позор.

А что поделаешь? Пришлось Царицыну всё рассказать. Генерал потребовал. И про страшную месть, про Уроцкого и пушку-сорокапятку.

А кадеты не лгут. Кадеты имеют, конечно, право на военную хитрость — однако такая хитрость применима только против врага. А начальник родного училища — не враг, ему надо отвечать по правде. Всё. Точнее — почти всё. Разумеется, Ваня ни разу не упомянул про Петрушу Тихогромова. Это противоречило бы не менее важной кадетской заповеди: «Береги брата-кадета, не подставляй товарища под удар». В результате генерал Еропкин услышал слегка адаптированную версию событий, согласно которой Царицын якобы вытаскивал пушку из пруда единолично. И «корочку», разумеется, потерял не кто-нибудь, а сам Иванушка.

«Дело, братцы, пахнет отчислением!» — эта мысль неотвязно ворочалась в голове Царицына, как шипучая змея. А во всём виноват проклятущий Тихогромыч! Ваня, конечно, успел добраться в Жуковку и прибрать валявшуюся на газоне красную корочку, благо, журналист Уроцкий ещё не проснулся. Однако, возвращаясь в училище, кадет Царицын попал прямо в лапы лейтенанта Быкова. Причём в самый ответственный момент, а именно в роковой миг перелезания через забор.

— Сплошнейшее безобразие! — повторял генерал, с беспомощным видом оглядываясь на Савенкова. Однако старый контрразведчик и сектоборец слушал рассказ Царицына с нескрываемым любопытством, а иногда даже со стула подскакивал и начинал расхаживать, потирая руки, пожирая Иванушку взглядом.

— Позорище на всю страну! — стонал Еропкин, откидывая седую голову и закрывая ладонью глаза. — Что теперь делать? Как быть?..

И вдруг спросил кратко, не отрывая ладони от глаз:

— Нашли хоть? Царицын вздрогнул:

— Так точно, товарищ генерал-полковник. Нашли…

— А этот… Урод… Урицкий… — генерал несколько замялся, подыскивая приличествующее слово. — Журналист… видел Вас?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник, — поспешно ответил Иванушка и шмыгнул носом.

— Он ещё спал. И собаки тоже спали. Я осторожно перелез, подбежал, а удостоверение на траве лежало, прямо возле пушки.

— Быков, — глухо позвал начальник училища. — Надо бы орудие-то… это самое… вернуть бы его на место. И желательно без шума. Попросите старшину, пусть подгонит туда грузовик… ну и… чтобы всё грамотно.

— Есть, товарищ генерал, — кивнул Быков, пряча улыбку.

— Я сожалею, дорогой друг Севастьян Куприянович, что Вы поневоле сделались свидетелем этого скандала, — Еропкин обернул красное лицо к Савенкову. — Хочу заверить Вас, что таких недисциплинированных, распущенных хулиганов, как Царицын, в нашем училище больше нет. Это уникальный случай.

— М-да, случай и правда редкий, — усмехнулся Савенков, глядя на Иванушку поверх очков. — Молодой человек очень изобретателен.

— Разрешите доложить, товарищ генерал, — подал голос Быков. — Насчёт изобретательности — очень верно замечено. Под его руководством наши воспитанники не один фокус отчебучили. То ракету самодельную изготовят, то памятник Суворова конфискованными ландышами по пояс завалят, а ещё был случай — изобрели новый способ подметания территории. С использованием мускульной силы служебных собак. Было такое, Царицын?