ДЕТИ РОССИИ
Шрифт:
– Плен - позор, и теперь, выходит, мы - предатели?
– спросил все тот же юноша-лейтенант.
– И на Родине нас должны теперь презирать, да?
– и воскликнул с горечью в голосе: - Лучше бы меня убили!
Плен. Это горькое жгло души. Все они присягали на верность Родине и вот, получается, нарушили присягу, оказавшись в плену. Многие думали, как теперь жить в плену, как стерпеть позор, ведь их воспитывали: если враг не сдается, его уничтожают, но и самим ни в коем случае не сдаваться врагу. И вопрос молодого лейтенанта светился в глазах всех офицеров.
– А назовите мне хоть одну войну, где не было бы пленных,
– ответил Карбышев вопросом на вопрос.
– А плен - это так же страшно, как смерть, а может, еще страшней.
– Что же делать, как жить?
– Как?
– Карбышев глянул внимательно на всех.
– Бороться. Стараться выжить и бежать. Бежать! Чтобы снова встать в строй и громить врага. Это наше единственное спасение и наша задача.
Иван слушал Карбышева, и в душе росла уверенность, что они смогут вырваться из плена, что еще послужат Родине, и что фашисты никогда не сумеют победить их великую страну.
Неожиданно в казарму в сопровождении охраны вошел немецкий офицер. Он окинул всех высокомерным холодным взглядом и спросил по-русски:
– Кто здесь Карбышев, генерал-лейтенант?
– Я, - ответил Дмитрий Михайлович.
Немец презрительно сморщил нос, увидев перед собой невысокого человека, больше похожего в своей гражданской одежде на колхозника, нежели на генерала.
– Вы?
– недоверчиво спросил комендант (это был он).
– Чем докажете?
– У меня забрали удостоверение личности, там все указано.
Немец вынул из кармана удостоверение, полистал его, всматриваясь в фотографию Карбышева.
– Кстати, - усмехнулся немец, - советская армия разбита, остались недобитые группы, которые мы скоро уничтожим. Наши войска вошли в Москву. Сталин бежал из Москвы, хотел уехать в Америку на пароходе, но его застрелил русский офицер. Молотов находится в Берлине с предложением о полной капитуляции Советского Союза.
Среди пленных пронесся тяжкий вздох, какое-то движение, и охрана коменданта ощетинилась нацеленными на пленных автоматами. И как знать, может быть, вся эта оборванная взъерошенная толпа ринулась бы на противника, если бы Карбышев быстро не произнес:
– Господин комендант, нельзя ли организовать питание для русских пленных офицеров? Посмотрите, как они истощены, их не кормили несколько дней.
Комендант торопливо ответил:
– Да, да… Я организую, - и быстро вышел.
Когда немцы ушли, пленные офицеры окружили Карбышева. В глазах многих было отчаяние, и в ответ на это безмолвное отчаяние Карбышев твердо произнес:
– Товарищи, того, что нам сейчас сказали, не может быть. Москву не сдадут. Немцы не победят, я уверен в том.
Комендант сдержал свое обещание. Вскоре к казарме подогнали походную кухню, и всем раздали вместительные миски литра на два. Часовой скомандовал:
– Бекомэн ди зуппе!
Обед был роскошным: пшенный суп с мясом. И хотя хлеба не дали, пленные очень обрадовались еде и сразу с жадностью набросились на суп, и тут раздался громкий голос Карбышева:
– Товарищи! Не ешьте все сразу, иначе после стольких голодных дней вы можете заболеть! Ведь вы же советские командиры, у вас должна быть сила воли! Не ешьте все сразу!
Карбышева поддержал и врач, который оказывал помощь раненым. Это предупреждение спасло многим жизни.
На второй день пленных выгнали из казармы и приказали садиться в машину. Но садиться -
Пункт назначения, куда привезли пленных, оказался временным офицерским лагерем в местечке Седльце километрах в девяноста от Варшавы. Лагерь был невелик, человек на пятьсот, совсем неприспособленный для жилья: просто поле огородили колючей проволокой, как было в Минске, установили дозорные вышки по углам, а внутри пленные вырыли землянки. В них и жили полтора месяца. Кормили пленных брюквенной баландой и давали по двести граммов отвратительного суррогатного хлеба. На работу не водили, но и без того силы быстро таяли. И наваливалась тоска.
Сколько бы они жили в тех сырых и грязных землянках,, похожих на звериные норы, неизвестно. Но случилось непредвиденное немцами событие, и пленных офицеров перебросили в другое место.
А случилось это темной осенней ночью.
Ивана разбудил сосед по землянке:
– Слышишь? «Ура» кричат. Может, это наши? Отбросили фашистов за границу, подошли к Варшаве, а?
Громкое «ура» и стрельба разбудили всех. Надежда на освобождение вспыхнула в людях с такой силой, что узники полезли наружу из своих нор. Но едва первые выбрались на поверхность, по ним хлестнули очереди с вышек. Стреляла и наземная охрана. Повсюду слышалось: «Цурюк! Назад!» Пленные отхлынули обратно, гадая, что произошло на воле.
А дальняя стрельба, крики звучали все сильнее. Потом все стихло. Освобождение не пришло. Но никто из обитателей землянки, где находился Жидков, в ту ночь не уснул, гадая, что же произошло, высказывая самые фантастические версии.
И лишь утром кто-то из охранников - коммунист или просто рабочий, сочувствующий русским, шепнул одному из пленных, что недалеко от их лагеря находился другой - для солдат. Жить там было еще хуже. И доведенные до полного отчаяния русские солдаты-военнопленные предприняли неожиданную ночную атаку на проволочные заграждения и комендатуру. Они забросали «колючку», которая была под напряжением, шинелями и ринулись на волю. Охрана опомнилась быстро и открыла кинжальный огонь с вышек, тем более что не надо было искать мишени - знай пали в густую толпу измученных голодных людей. Пленные гибли десятками, но продолжали штурм. Много солдат погибло в ту ночь, и все-таки несколько сот вырвалось на свободу. Именно это событие и заставило немцев отправить пленных офицеров еще дальше на запад из опасения, что заключенные обоих лагерей сумеют наладить связь между собой и предпримут под руководством офицеров новую, более организованную, попытку к бегству.
Пленных офицеров спешно привели на железнодорожный разъезд, где уже стоял товарный состав. Перед посадкой в эшелон переводчик объявил:
– Если хоть один человек сбежит из вагона, все в том вагоне будут расстреляны.
Тут же выдали по буханке заплесневелого хлеба на четверых и криками, ударами прикладов стали загонять людей в вагоны с чисто немецкой аккуратностью - по 48 человек в каждый вагон. Поезд дернулся и медленно двинулся вперед. Куда? Это было неизвестно. Устроившись, тщательно разделили хлеб до последней крошки. Поели. Сил прибавилось, оттого и повеселели - живы, а жить все же веселей, чем умереть. И тут кто-то запел: