Дети Шини

Ида Мартин

Мне, во всяком случае, оно казалось настоящим, потому что было очень похоже на то, как это показывают по телевизору. Руки в замок, прямая спина, длинный шаг. И, хотя музыку мы не слышали, Сёмина скорее напоминала тряпичную куклу, а в каждом их совместном движении свозила обычная Амелинская глумливая наигранность, получилось всё же красиво и убедительно. Особенно, наверное, потому, что никто ничего подобного не ожидал. Ведь заподозрить его в таком умении было столь же неестественно, как и увидеть Герасимова за роялем.

А когда

танец закончился, даже Якушин аплодировал. У Насти, правда, потом кружилась голова, но она всё равно начала допытываться, где Амелин занимался танцами. И он сказал, что этому его научила сестра, которая сама может станцевать всё, что угодно, а танго считает самым лучшим танцем на свете, потому что оно освобождает.

Затем мне завязали глаза, и я должна была определить всех по запаху. Я сказала, что учитывая наши бытовые условия, после такого задания боюсь упасть в обморок. Но все единогласно заверили меня, что идеально чисты и благоухают фиалками.

Они сидели ко мне спиной, и когда я понимала кто это, то просто клала руку на плечо и называла имя.

Ядреный парфюм Петрова можно было уловить и не принюхиваясь, Настя пахла косметикой, кокосовым шампунем и ещё едой. У девчонок всегда женский запах.

Якушин как всегда - апельсинами и табаком, теперь к этим запахам добавился ещё и запах хвойного леса. А вот с остальными я забуксовала. Ходила туда-сюда, а Якушин и Петров только ехидничали.

Потом я перестала их слушать и сосредоточилась на ассоциативном восприятии. И сразу угадала Амелина - белая роза, тёплое молоко, брызгалка для горла и туман.

А вот, Герасимова и Маркова я чуть было не перепутала. От одного пахло древесной корой, медом и электричеством, а от другого черным кофе, типографской печатью и ещё чем-то очень родным и близким. И только в последнюю минуту, когда меня уже начали поторапливать, вдруг сообразила, что на Маркове по-прежнему надет мой свитер.

Потом мы катали друг друга на спине, ползали на четвереньках, кричали ку-ка-ре-ку, лазили на шкафы, даже пару раз бегали в библиотеку найти Пушкина и Палланека. С первым проблем не возникло, а вот Чака так и не нашли. В конечном счете, здорово утомившись от эмоций и физических нагрузок, перешли к более спокойным занятиям.

По тому же выборному принципу Настя стала задавать анкетные вопросы, а мы всё ещё в каком-то возбужденном запале, охотно отвечали.

"Ради чего ты просыпаешься по утрам?"," На что ты можешь пойти ради миллиона долларов?", "Что может довести тебя до слез?", " Если бы тебе осталось жить один день, чтобы ты сделал?".

В основном, все отвечали шутливо и неопределенно, поэтому, когда мне достался вопрос: "Чем ты готов пожертвовать ради близкого друга?", я решила, что ответ " у меня нет близкого друга", всех устроит.

Но, как выяснилось, Сёминой ужасно захотелось разузнать, почему я поссорилась с Подольским и она стала

с пристрастием допытываться про это. А как только остальные поняли, что я отвечать не хочу, моментально тоже заинтересовались.

"Что же он такого предосудительного сделал?" - с нескрываемым интересом спрашивал Якушин.

"Ты была в него влюблена?", - пытался подловить Марков.

Я сказала, что нельзя быть влюбленной в друга, и что я перестала общаться с Подольским совсем по другой причине. Но они прицепились с этим, как репейники. Потому что никто из них не понимал, и не мог понять. Потому что они не были в моей шкуре и не дружили с человеком столько лет.

Даже Якушин со своими близнецами с первого класса и тот, не мог знать, как это, когда у тебя есть один единственный надежный друг, ради которого ты хоть в огонь, хоть в воду, а потом он берет, и в один прекрасный день идет домой не с тобой, а с какой-то тупой новенькой выпендрежницей в короткой юбке. А когда звонишь на мобильник, сбрасывает твой вызов.

И я уже начала по-настоящему злиться и сказала, что любовь тут вообще ни при чем, так как мне нравился совсем другой человек, и Подольский прекрасно знал об этом. Но ляпнула это и тут же пожалела, потому что Марков, инстинктивно почуяв, что наткнулся на моё слабое место, принялся прощупывать его глубину и выяснять, почему же тогда я не встречалась с человеком, который мне нравился.

Я ответила, что не всегда так бывает, что тот, кто тебе нравится, зовет встречаться. И вот с этого момента пошло всё ещё хуже.

Настя спросила: "это кто-то из нашей школы?". И они накинулись на меня с очередной порцией вопросов. Уговаривая "поделиться" и шутить, что глупо стесняться, потому что мы и так уже почти всё друг про друга знаем. Даже Якушин сказал, что я всех заинтриговала, и мне показалось, что он будто ждет моего публичного признания. Всё это было очень мучительно и неловко, как если бы просили раздеться.

Отвечать не хотелось, но ещё позорнее было проявить малодушие и слабость. И я уже почти решилась, когда вдруг Амелин начал беспрерывно хрипеть и кашлять, так же ужасно захлёбываясь, как в первый день болезни. Аж со стула в изнеможении сполз и дохал, дохал, скорчившись на полу, до тех пор, пока все не повскакивали и не бросились к нему. Он попросил воды, но Якушин предложил сделать ему ещё один сеанс снеготерапии.

Минут пять длился этот приступ, я побежала за водой, а когда вернулась, его уже унесли наверх.

После чего все стали укладываться спать. Однако Настя всё равно не успокоилась, и стоило нам только лечь в постель, как она снова пристала с мучающим её вопросом:

– Тоня, ну, пожалуйста, скажи, мне страшно любопытно. Просто я тебя совсем не понимаю, потому что Павлик Подольский очень классный. Как ты могла к нему относиться только как к другу? Тот парень, вероятно, должен быть каким-то особенным.