Дети смотрителей слонов
Шрифт:
Я вглядываюсь в лобовое стекло автобуса. Ларс по-прежнему сидит на переднем сиденье. Катинка там тоже сидит — верхом на нём.
Конечно, кто-нибудь может сказать, что водителям и гидам неприлично делать такое у всех на глазах. Но, с другой стороны, туристы вряд ли станут возражать. Да и вообще, любовь есть любовь — если я всё правильно помню с тех самых пор, когда в моей жизни ещё была любовь. Вокруг влюблённых вдруг образуется замкнутое пространство, и им трудно понять, что в этом мире может существовать ещё кто-нибудь, кроме них.
Вот
С этого момента я вижу лишь то, что можно разглядеть из-под автобуса. Но даже это чрезвычайно весело. Я вижу, как Финкеблод останавливается, ясно, что он увидел Ларса с Катинкой, а они увидели его и опознали, несмотря на маску из торта. Александр резко разворачивается, и так же резко разворачиваются Торкиль Торласиус и Анафлабия, находящиеся на некотором расстоянии.
Это свидетельствует об удивительной душевной восприимчивости всей троицы: за доли секунды они смогли измениться — вместо упрямого желания поймать и изувечить меня они теперь хотят просто убежать подальше. И используя накопленный ими опыт жертв полиции, они расстаются и мчатся в разных направлениях, заставляя преследователей рассредоточить свои силы. Последнее, что я вижу, это как они на хорошей скорости улепётывают от Ларса и Катинки через Королевскую Новую площадь, а потом разбегаются в разные стороны.
Я вежливо кланяюсь Афине Палладе.
— Путь свободен, — говорю я.
Она смотрит вслед бегущим.
— Я знаю тебя всего пару часов, — говорит она. — И тем не менее хочу сказать, что если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то рискуешь нажить себе немало врагов.
— Меня, по крайней мере, пока что не судили за применение насилия, — отвечаю я, — в отличие от некоторых.
— Тебе всего двадцать один, — говорит она. — Доживи до моих лет.
Мы входим в автобус. За водительским сиденьем перегородка с дверью, и когда мы её открываем, становится ясно, что если вы собираетесь отправиться на экскурсию по городу на этом автобусе, то это будет довольно-таки бюджетный вариант — все окна затемнены, все сиденья убраны. Вместо них всё набито аппаратурой, тут с полсотни телевизионных экранов и мониторов, перед ними на конторских стульях сидят четыре человека в наушниках с микрофонами, они поглощены работой, никто не оборачивается, когда мы проходим мимо.
В середине салона наверх уходит узкая винтовая лестница, и, поднявшись по ней, мы видим такую же картину — здесь тоже сидит четвёрка напряжённо работающих людей, но верхний этаж разгорожен пополам переборкой с широкой дверью. Я открываю её без стука.
Отсек, в котором мы оказываемся, полностью компенсирует затемнение остальной части автобуса — окна здесь от пола до потолка, стёкла ещё и в крыше, и они здесь, похоже, односторонние,
Человек, который тут удобно устроился — Альберт Винглад, это я сразу понимаю. Анафлабия попала в самую точку, он действительно кардинал, или, может быть, даже Папа Римский, потому что ведь у кардиналов всегда есть кто-то выше их, а этот человек держит себя так, словно он может встать и начать действовать, не ударившись ни обо что головой — если вы понимаете, что я имею в виду.
Правда, встать и начать действовать для него, должно быть, не просто — размерами он с премированную свиноматку с ярмарки домашних животных Финё. Нет никаких оснований полагать, что лишние килограммы достались ему даром, тут пришлось потрудиться, и ясно, что к такой работе он готов: на столе перед ним самый большой пакет с бутербродами из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть. Он как раз его разворачивает, одновременно разглядывая нас. В пакете не меньше двадцати бутербродов, и на них толстый слой всякой всячины.
Он следит за моим взглядом.
— Я вешу сто шестьдесят, — сообщает он мне. — Моя цель — сто восемьдесят.
— Не сомневаюсь, вы справитесь, — говорю я.
— Еда — это утешение, — продолжает он. — Особенно после знакомства с вашей семейкой.
Более бестактный человек, чем я, ответил бы на это, что двух поколений нашей семьи недостаточно, чтобы накопить такой вес, но я молчу — ведь я вырос в доме священника.
Я кладу флэшку с видеозаписями перед ним и пишу на листке бумаги номер чёрного автомобиля.
— Тильте, мою старшую сестру, похитили, — говорю я. — Час назад, в машине вот с этим номером. Это первое. Второе: четыре человека, трое мужчин и женщина, собираются взорвать драгоценности на выставке Великого Синода. На флэшке видео- и звуковой файл, там в течение полутора минут можно увидеть их при слабом освещении.
Наверное, он нажал на какую-то кнопку, входит женщина, она лет на тридцать моложе его, но обладает всеми необходимыми качествами, чтобы после него взойти на папский престол. Взяв мои записи и флэшку, она исчезает.
Мы с Афиной садимся. Альберт Винглад рассматривает нас. Может быть, он наслаждается зрелищем. Может быть, размышляет. Я склоняюсь к последнему предположению.
— Если вы позволите, буду откровенен, — говорю я, — с пожилым государственным служащим, занимающим высокий пост. Мы с вами прежде не встречались. Но мне кажется, что именно на вас лежит ответственность за то, что в течение последних шестидесяти двух часов мои родители и мой старший брат были объявлены в розыск, а нас с сестрой арестовала полиция и поместила в закрытое учреждение для наркоманов. За то, что нас забрали из дома, членов нашей семьи разлучили; и это вы натравили на нас епископа, специалиста по мозгам и представителя министерства образования. И ещё было дано указание усыпить нашу собаку, Баскера.