Дети войны. Народная книга памяти

Шервуд Виктория

Однако, не чувствуя себя здесь в полной безопасности и боясь попасть под осколки снарядов при их разрывах, заскочили в старейшую на Петроградской стороне аптеку, находящуюся на Большом проспекте вблизи Введенской улицы. После окончания артобстрела мы почти бегом поспешили на Васильевский остров, но при этом очень боялись, как бы он не застал нас снова на Тучковом мосту, где от него невозможно было бы укрыться.

Уже тогда мы понимали, что мосты являлись для немцев наиболее важными объектами, которые следовало разрушить, чтобы парализовать жизнь Ленинграда.

После 8 сентября, когда фашисты замкнули кольцо блокады, артобстрелы города стали регулярными и на многих улицах

появились написанные на стенах домов объявления: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» В настоящее время единственное объявление такого рода в виде памятной доски осталось на Невском проспекте.

Кстати, по Невскому тогда еще ходили трамваи, один из них № 4, у которого, как и у других, было два кольца: одно из них на острове Голодай (о. Декабристов), а другое – около Волкова кладбища. В связи с этим в блокаду бытовала пословица: «Живу как трамвай четвертый номер: поголодаю-поголодаю, а затем на Волково кладбище!»

Вскоре трамвайное и троллейбусное движение в городе было прекращено – не хватало электроэнергии. Автобусное движение ввиду дефицита бензина остановилось еще раньше. Кроме того, было введено военное положение и запрещено массовое скопление людей в одном месте.

Почти поголовно рабочих и служащих переводили на казарменное положение, при котором они вынуждены были жить там, где работали, и только изредка могли наведываться к себе домой и навещать близких. Эта мера позволяла частично сохранять угасающие от голодного истощения силы, иметь более оперативную медицинскую помощь и, конечно, повысить производительность труда! В связи с этим улицы города даже в дневное время выглядели пустынными.

Трехкомнатная квартира Вавиловых располагалась на втором этаже левой половины особняка, вход в нее находился под аркой.

Несмотря на то что в этом доме, как и во многих других домах города, была собственная котельная, обеспечивающая водяным отоплением квартиры, она так и не начала работать с наступлением холодов. А последние не заставили себя ждать! И нам пришлось из жилого помещения перебраться на кухню.

По Невскому тогда еще ходили трамваи, один из них № 4, у которого, как и у других, было два кольца: одно из них на острове Голодай (о. Декабристов), а другое – около Волкова кладбища. В связи с этим в блокаду бытовала пословица: «Живу как трамвай четвертый номер: поголодаю-поголодаю, а затем на Волково кладбище!»

Для обогрева помещения и приготовления пищи, если ее можно было так называть, родители где-то раздобыли сделанную из листового железа маленькую круглую печку, так называемую буржуйку. Как они говорили, у них уже был печальный опыт пользования буржуйками во время революции и Гражданской войны!

Круглую железную трубу, имеющую форму колена, предназначенную для вывода дыма из буржуйки, вывели наружу через форточку. Поначалу для топки удавалось использовать оставшиеся во дворе дрова, доски, щепки и другие деревянные обрезки, но вскоре, поскольку мы не были одиноки в такой ситуации, все они были сожжены. Топить мебелью, как это делали тогда многие, мы не решались не только потому, что она была старинной и добротной, но и потому, что ее явно не хватило бы надолго!

Спасение пришло неожиданно. Во дворе возле стены дома была обнаружена присыпанная снегом куча угля, которым мы стали топить буржуйку. Хотя процедура топки углем более сложна, во имя собственного спасения пришлось освоить и ее. Дело в том, что для растопки в этом случае все равно необходимы дрова или керосин (можно и бензин), которые были в остром дефиците, поэтому приходилось все время поддерживать в топке огонь, как у первобытных людей. Кроме того, это позволяло

не замерзнуть нам даже на кухне.

Выковыривать уголь из замороженной кучи, набирать его в ведро и приносить на кухню приходилось, в основном, мне даже в сорокаградусный мороз! Неудивительно, что при этом я отморозил себе ноги и руки, последствия чего ощущаю до сих пор.

Неменьшие проблемы были вызваны отсутствием водопроводной воды.

В связи с ранними морозами и отсутствием центрального отопления стали рваться трубы, и поступление воды в квартиру прекратилось. Поначалу мы ходили за водой в Институт акушерства и гинекологии им. Отта, где водопровод еще работал, но это продолжалось недолго. После этого за водой мы ходили за полкилометра на Неву.

Воду носили в ведрах и бидонах сначала в руках, но впоследствии стали возить на детских саночках.

Пока Нева не успела у берега покрыться льдом, воду черпали ведрами прямо со скользких ступенек гранитной набережной с риском свалиться в реку, поскольку держаться там практически было не за что. Трудно передать ощущение ослабленного голодом человека, которому приходилось в руках нести наполненные водой ведра!

Когда Неву у берега сковало льдом, воду стали доставать из проруби, причем люди, как могли, старались не дать ей замерзнуть, раскалывали все время нарастающий лед чем попало, а также накрывая прорубь сверху. Но пришло время, когда ходить на Неву нам стало невмочь. Слава Богу, что наступившая зима была не только морозной, но и снежной, причем снег был сравнительно чистый. Мы собирали его в ведра, а образовавшуюся при таянии воду использовали для питья, предварительно прокипятив на буржуйке, и мытья, а скорее обтирания при помощи намоченной в ней тряпочки лица и рук. Вода эта, естественно, была невкусной, но и она спасала нас от обезвоживания организма. Более вкусной она была, когда удавалось найти и отколоть куски льда и также растопить их. Однако эта работа с каждым днем становилась все труднее и труднее.

Когда немцы захватили большую часть левого берега Невы, вывели из строя 5-ю и 8-ю ТЭС, а также прервали поступление электроэнергии от Свирской и Волховской ГЭС, наш и большинство других гражданских домов города остались без электрического освещения. И снова пригодился родительский опыт освещения (полученный во время Гражданской войны) – при помощи коптилки. Она представляла собой жестяную баночку со съемной крышкой, в центре которой вертикально к ней впаивалась трубочка. В нее просовывался фитиль, изготовленный, как правило, из скрученной тряпки или пучка ниток, один конец которых торчал сверху, а другой, более длинный, – снизу и впитывал в себя керосин или масло, налитые в баночку. Верхний конец фитиля поджигался и тускло освещал небольшое пространство вокруг себя наподобие лампадки, но в отличие от нее источал малоприятный запах. При таком свете читать было практически невозможно, да и необходимость в чтении отпала – не до того!

Пищевой рацион к этому времени свелся до минимума. Весьма скудные запасы продуктов кончились, а по карточкам стали выдавать только по 125 граммов (осьмушке) хлеба. Этот, с позволения сказать, хлеб представлял собой ломтик, а скорее, брусочек вязкой коричнево-черной массы, из которой со всех сторон торчали какие-то волоски, похожие на опилки. По вкусу он почти не напоминал хлеб, но даже к нему, как к единственному средству выживания, выработалось благоговейное отношение.

Видели бы вы, с каким напряжением смотрели все мы, стоящие в очереди за хлебом, за действиями продавщицы, отрезающей от буханки эти мизерные кусочки и кладущей их на одну из тарелок рычажных весов, в то время как на второй уже лежали соответствующие весу гирьки.