Дети
Шрифт:
– Вот он!
В освещенном окне движется темная тень мужчины за тонкой занавеской. Спина обращена к ним, лицо – внутрь комнаты. Фигура высокого роста, с тонкой талией, голова узкая и удлиненная. Иногда он протягивает руку, и рука в окне кажется большой с длинными пальцами. Иоанна дрожит. Тень очень похожа на Оттокара до замирания сердца.
– Это он! Это он!»
Лицо Саула тоже неспокойно. Множество ходит слухов в кибуце об ученых в лесу, об ужасных опытах, о странном сильнейшем взрыве, который там произошел, о высших воинских чинах, посещающих ученых. Нахман многое рассказывает об этом. Рассказывая об ужасных секретах, он понижает голос. В последнее время даже Нахману не дают крутиться у огражденного озера. Там сильнейшая охрана. Место это, по слухам, тайное гнездо черной реакции Германии. Саул в этом убежден, и с нескрываемой агрессией
– Пошли! Что нам стоять здесь и следить за этими. Пошли, Иоанна.
Дрожь прошла по ее телу. Ясно, что невидимая рука влекла ее сюда – встретить Оттокара в последнюю ночь года. Сама рука судьбы вернула ее к Оттокару, вопреки ее решению больше его не видеть. Иоанна подчиняется судьбе.
– Иоанна, кончай уже со своим призраком. Тут запрещено стоять. Охранники схватят нас и, так или иначе, выгонят отсюда.
Она указала на заросли кустов.
– Спрячемся там. Идем быстрее.
Из кустов смотрят они в освещенное окно за решеткой ветвей. Бараки смутно видны сквозь морозный туман, колющий их лица, ноги и руки, проникает до костей. Белизна клубится вокруг них. Тишина. Высокие деревья ловят порывы легкого ветра. Тень в окне неподвижна. Саул и Иоанна стоят, ожидая в каком-то благоговейном страхе наступление нового года.
– Еще немного, и наступит полночь, – шепчет Иоанна, и лесной страх в ее голосе.
– Еще полчаса, – голос его тоже встревожен.
Во всем мире ничего не осталось, кроме этого окна, бросающего свет из нового года. Глаза Саула и Иоанны не отрываются от него.
Комната в бараке не похожа на тайное гнездо, или потайное логово черных заговорщиков. Комната светлая, немного смахивает на контору, немного на жилье. Все стены покрыты полками, забитыми до отказа книгами и папками, но в углу стоит открытое фортепьяно. На диване – одеяло и подушка, указывающие на то, что Иоахим Калл здесь ночует, несмотря на отдельную квартиру в здании огромного латунного комбината. На маленьком столике около дивана – томик баллад Шиллера. Большой письменный стол занимает целый угол, но светлые кожаные кресла стоят посреди комнаты вокруг круглого стола, а на нем – разные вещи, свидетельствующие об отменном вкусе хозяина, тонкая фарфоровая посуда. Весь пол покрыт толстым ковром. У окна – лампа на высокой дубовой ножке, посылающая свет сквозь кусты на Саула и Иоанну. Мужчина, стоящий недвижно у окна, –Дики. Он одет в праздничный костюм.
В кожаных креслах сидят Иоахим и Ганс. Чувствуется семейное сходство между Дики и Иоахимом, главным образом, по орлиному носу, высокому росту и тонкой фигуре. Волосы Иоахима темные, глаза серые. Тот, кто попытается расшифровать его облик и характер, наткнется на множество противоречий, и останется ни с чем. Волосы у него густые, жесткие, зачесанные вверх и открывающие высокий лоб, покрытый морщинами, аристократический лоб, прилегающий к зрелому лицу душевно устойчивого человека. Но глаза его быстро перебегают по предметам и людям, словно бы не существующим, и это отменяет выражение устойчивости лба. Кожа лица достаточно темна и слабо различима, чтобы можно было определить его привлекательность, но движения его аристократичны, сдержанны. Одет он элегантно. Красивый костюм сидит на нем, как влитой. В противовес этому руки шершавы и смуглы, как у металлурга, и все время в движении. Ногти коротко острижены, словно обкусаны. Пальцами правой руки он все время потирает ладонь, левой рукой то поправляет галстук, то – костюм, то блуждает пальцами между фарфоровой посудой, неожиданно и как-то испуганно беря в кулак, а затем его разжимая. Но лицо спокойно, равнодушно. Словно бы у рук самостоятельная жизнь. Глаза Ганса не отрываются от рук Иоахима, как будто они продолжают
Дики и Ганс приехали сегодня после полудня. Только вчера они оставили Мюнхен. Всю долгую дорогу между ними царило напряженное молчание. Дики пугала предстоящая встреча с родственником Иоахимом. Но страх оказался напрасным. Иоахим гостеприимно встретил их. Когда Дики обратился к нему с приветствием «господин Калл», Иоахим ответил также – «господин Калл» и оба закатились громким смехом, пожали друг другу руки и решили называть друг друга по именам. Лед был сломан. И по мере общения, тепло в голосе Иоахима становилось все более ощутимым. Чем больше они погружались в научные темы, тем более откровенным становился Иоахим. Дики в нем вызывал интерес остротой своего ума, отличным образованием, научным творческим воображением. Иоахим изложил ему свою великую научную мечту, вынашиваемую многие годы: построить космический корабль, способный достигнуть Луны. Тут же Дики подхватил эту идею, и в течение часа, возникло между ними такое взаимопонимание, что Ганс почувствовал себя лишним в их обществе. Беседа изобиловала цифрами и научными формулами, они словно накаляли атмосферу вокруг молодых физиков и выступали слабым румянцем на темных скулах Иоахима. Бегающие его глаза стали более спокойными, под стать его задумчивому зрелому лбу. Лицо Дики обрело выражение, которое отличало его в Геттингене. Гансу даже стало казаться, что все, что было в Мюнхене, было дурным сном, который больше не вернется. И он не отрывал взгляда от луны в окне, ведь это она сблизила души Дики и Иоахима, и вылечила Дики. Вдруг Дики прервал с вопросом выкладки Иоахима.
– А в настоящее время ты работаешь, служа в армии?
– Да, я обслуживаю их, а они обслуживают мою цель.
– Все, что ты делаешь для них, служит и твоей цели?
Рот Иоахима вздрогнул. Нечто, подобное смятению и испугу, возникло на его лице. Спохватился, что, в горячности захватывающей беседы, он не был достаточно осторожным, а Дики острым своим умом и отличной научной хваткой открыл тайну, которую Иоахиму нежелательно было открывать. Дики тотчас ощутил смятение Иоахима, и понял, что это дает ему власть над привилегированным родственником.
– Конечно же, – рассмеялся он коротким отрывистым смехом, говоря спокойным голосом, – если они дают тебе строить здесь твой космический корабль, у этого корабля есть цели, более близкие, чем полет на Луну.
Напряженное молчание возникло между ними. Глаза Иоахима вновь стали избегать взгляда Дики. Больше он рта не раскрыл, лишь руки его продолжали двигаться. Дики встал, подошел к окну, заслонив свет луны и сияние белой ночи. Лицо его стало хмурым. Это лицо хорошо знакомо Гансу: лицо Мюнхена.
– Еще немного, и наступит полночь, – сказал Ганс в тишине комнаты, – 1932 год завершился, – словно хотел сказать Дики, что пришел конец, всему, что происходило в 1932 году, и всему, что этот год привнес в их жизнь.
– Конец 1932 года, – еще раз подчеркнул Ганс.
– А-а, да, – встрепенулся Иоахим в кресле, улыбаясь, прошелся по комнате размеренным шагом. Дики следит за ним. Ганс отлично понимает этот затаенный взгляд Дики. Сильное беспокойство охватывает его. Иоахим вернулся и поставил на стол рюмки и бутылки. Атмосфера в комнате все еще тяжела.
жГлаза Дики, стоящего у окна, хмурятся. Иоахим в кресло не возвращается. Стоя спиной к Дики, перебирает пластинки рядом с патефоном, стоящим у дивана. Поворачивается к ним и говорит:
– Встретим Новый год хорошей музыкой. – И протягивает пластинку в их сторону. – Бетховен отлично подходит к такой праздничной минуте. Я очень люблю Бетховена.
Радость в раю возникает мгновеннойБожественной искрой живой – во Вселенной...Песня усиливается, заполняя комнату:
Все люди – братья...Звуки долетают до Саула и Иоанны. Удивленные, стоят они в безмолвии леса, и, чудится им, что звуки падают на них с неба, на котором ни облачка. Теперь они чувствуют всю красоту белой зимней ночи, в которой песнь Бетховена – как лебединая песнь старого года, как торжественное звучание рога Нового года.
– Ученые там, – шепчет Саул, ученые исполняют Бетховена. «Из-за Оттокара», – шепчет ей сердце, – если там играют Бетховена, значит, Оттокар там. Он не очень-то любит Бетховена. Он просто заставил их это сделать».