Детка

Вальдес Зое

А ее отвозят в городок, знакомый ей до последней бататовой грядки. В ее родной город, Санта-Клару, что расположен в древней провинции Лас-Вильяс. В порыве благодарности она неслышно шепчет нежные» слова прощания, обращенные к ее подругам, Мечу и Пучу. Бай-бай, прощевайте, милые подружки, да не иссякнет в мире перекись для ваших волос. Чао-какао, Катринка Три Метелки и Перфекто Ратон Перес. Бай-бай, Факс, Фотокопировщица, Грыжа и ты, Иокандра. Дрема помрачения целиком окутывает ее, и она целует в лобик новорожденную малышку. Мария Регла, пожалей свою маму. Ваша Кука Мартинес всех вас любит. По радио из ближайшей деревушки доносится голос – старинная запись – мулатки, которая умерла от любви, Мораимы Секады:

Просто я позабыла, что в жизни такое бывает: коротенькое словцо долго потом убивает.

Губы Куки Мартинес кривятся в горькой улыбке, но она без обиды и досады

дослушивает болеро:

Не терзай меня совесть, и пусть разум стоит на своем, но тогда все затмилось, чувству я покорилась, разум был ни при чем.

Да, разум был ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни… Треск.

Пииииииииииииииииииииииииииии.

Ишемия. Атеросклероз. Паралич мозга. А после, может, какой-нибудь кустик из тебя и вырастет. Надежда на спасение остается.)

Глава одиннадцатая и последняя

Гаванская ностальгия

О, как по тебе я горько тоскую,

Гавана, город любимый мой!

О, как я мечтаю тебя увидеть,

но я не могу возвратиться домой.

(Авт. Б. Кольасо. Исп. Селия Крус)

Раннее-раннее утро. Наш тропический рассвет – красноватый, теплый, исключительно душистый, слишком броский, почти вульгарный. Задержавшись на трапе самолета, Уан бросает взгляд на аэропорт «Ранчо Бойерос» – смешное название: каких мандавошек выращивают на этом ранчо? Уан напоследок глубоко вдыхает гаванский воздух. Ни пальмы, ни буйная зелень, ни народ, толпящийся на террасе аэропорта, где сердце у каждого сжимается от тоски ожидания встречи или наоборот – расставания с кем-нибудь из родни, ни важные представители той смехотворной власти, которую символизируют walkies-talkies, [31] ни проволочные изгороди вдали, ни унылый вид уродливого аэропорта, серого, как картонка из-под яиц, ни голубое небо, ни огромный шар солнца, ни облака, похожие на засахаренную вату, – ничто так не будит в нем ностальгию, как этот запах Гаваны, неописуемый, вездесущий, неизбывный. Этот аромат, такой переменчивый и, в то же время, такой влекущий, чарующий, для Уана сравним только с благоуханием, исходившим от Куки Мартинес, запахом бархатистых щек его дочери, Марии Реглы. Отвернувшись, Уан обреченно исчезает в люке самолета, словно лететь ему приходится впервые.

31

Переносная рация (англ.).

Мария Регла бегом спускается по влажной лестнице своего дома на улице Эмпедрадо, 305, между Вильегас и Агуакате. Она возбуждена, полна энергии: теперь она знает, что отец ее вновь обрел смысл жизни, ведь они поняли, что им не следует быть такими жесткими, такими политически правильными. Кроме того, Дипломированный Программист поручил ей репортаж. Разумеется, расплачиваться придется своим юным телом. Она чувствует себя настолько счастливой, что даже дом, ее дом, кажется ей необыкновенным. Настоящим дворцом. Безусловно, когда-то он им и был. В центральном дворе – фонтан прошлого века со старым, иссякшим Тритоном, который вынужден терпеть тропические ливни и вопиющее невежество. Только Мария Регла знает, что этот ветхий мраморный старик – бог из греческой мифологии, соседи же путают его со Св. Лазарем, и раньше, каждое шестнадцатое декабря, ставили ему свечи. Сейчас свечей не осталось вовсе, даже нечем осветить дом в то время, когда отключают свет, так что прости нас, старичок Бабалу Айе, каждый день наши молитвы, обращенные к тебе, становятся все набожнее, даром что без свечей. Марии Регле нравится жить поблизости от центра Гаваны, тут совсем не то, что в отвратительном Старом Городе, хотя, конечно, она предпочла бы квартирку где-нибудь в Ведадо или Мирамаре, или, уж если начистоту, то в Майами – прочь, прочь такие мысли! Она горда тем, что смогла купить комнату за двадцать тысяч кубинских песо в ту пору, когда эта цифра еще вызывала уважение – тогда люди продавали жилье за бесценок. Она добыла эти средства честным трудом, ведь она понемногу откладывала деньги, начиная с первого журналистского гонорара (платят ей, разумеется, гроши). Впрочем – к чему лукавить? – в ход пошли и другие сбережения: кое-что скопилось от продажи разной мелочевки на черном рынке, вроде твердого дезодоранта или мутных фотокопий книг Алена Кардека – предмета зависти и объекта для изучения в среде наиболее прогрессивно настроенных ханжей. Мария Регла стремглав мчится по лестнице вниз, преодолевая бесконечные винтовые пролеты; старое дерево трещит и поскрипывает; иногда Детке приходится перепрыгивать зияющие провалы на месте отсутствующих ступеней или даже целых витков спирали. Все здание дрожит крупной дрожью, с потолка сыплется мелкая белая пыль и оседает на ресницах, волосах и плечах девушки. Мария Регла бежит готовить репортаж. Она вся трепещет в счастливом предвкушении: подумать только,

наконец, через столько лет ей удается сделать авторский репортаж в единственной уцелевшей программе новостей на телевидении. Дипломированный Программист решил предоставить ей эфир, положившись на ее профессиональные способности, к тому же и выбор невелик – она одна из немногих оставшихся журналисток, ведь из командировок теперь уже никто не возвращается. Марии Регле доверили едва ли не самую горячую на сегодня тему: свободный сельскохозяйственный рынок. Теперь-то уж она свою удачу не упустит, такой шанс выпадает редко! Трижды она пыталась заявить о себе в журналистике! За двенадцать лет со времени окончания института ей представилось всего лишь три подобных возможности. Шаг у Марии Реглы твердый, сердце полно надежды, из груди рвутся обрывки каких-то песен. Уже почти добравшись до улицы, она замечает, что сегодня обрушилось еще пять ступенек. Зажмурившись, она совершает прыжок – настоящее сальто-мортале, – в полете Мария Регла крепко сжимает под мышкой старую адвокатскую папку, доставшуюся ей в наследство от деда одной подружки. Внезапно минут на пять Детка зависает в воздухе, точно в стоп-кадре из фильмов про кун-фу. При этом в голове ее молнией проносится мысль, что падение чревато бедой, но выбирать уже не приходится. Да и о каком выборе речь? Она всего лишь журналист без практического опыта, но со званием и дипломом – спасибо Великой Фигуре, Революции и т. д., эту песню все знают наизусть, – так что ей пришлось выбирать между компанией мудаков, с которыми она обречена якшаться всю оставшуюся жизнь, и перспективой оказаться запертой в четырех стенах своей комнатушки. Мария Регла, в которой едва наберется сто фунтов веса, легко приземляется на обе ноги у самого порога. Но ее прыжок становится последней каплей, переполнившей чашу, последним миллиметром тлеющего бикфордова шнура, наудачу выдернутой чекой гранаты. В мгновение ока за ней обрушивается эпоха – сто пятьдесят лет, воплощенные в камне, цементе, дереве и песке. Сто пятьдесят лет истории. Сто пятьдесят лет жизни. Дом рассыпается на кусочки. Жильцы спят. Спастись не удается никому. От здания остаются лишь обломки. Ни единого вскрика, только гулкий, глухой удар, и – не выразимая словами, прекрасная тишина. Чудом уцелевший кассетник включается сам собой, наполовину погребенный под грудой мусора, и запретный голос прорывается сквозь клубы оседающей пыли:

Гавана, не знаю, вернется ль то время, Гавана, когда я по Малекону бродил. Гавана, какое блаженство приехать, Гавана, и снова гулять по твоим площадям. Гавана, ты даже в изгнанье со мною. Гавана, когда же опять я увижу тебя?

Оператор, куривший снаружи сигарету «популарес», едва успевает перебежать на другую сторону улицы. Оттуда ему удается разглядеть торчащую из-под обломков руку девушки. Он бежит к развалинам, кричит, зовет на помощь; приезжают пожарные, несколько машин «скорой помощи». Первым извлекают труп журналистки. Она была ближе всех к поверхности.

(Так все и случилось. Ты не представляешь, сколько слез ты заставила меня пролить, над этой историей. Боже праведный, всемилостивая Йемайя, неужели вы ничегошеньки не могли для нее сделать! Теперь ее бедная мать умрет от инфаркта миокарда. Всенародный траур, национальная трагедия. Столько ударов судьбы! Да, не мудрено, что она потеряла связь с реальностью. А ведь ей так хотелось, чтобы все сложилось иначе. Но, черт побери, иначе быть не может, потому что не может быть никогда. Никому не под силу обмануть судьбу. А мне и вправду так хотелось, чтобы у нее все сложилось хорошо.)

В этом вы с покойной солидарны. Как и всякий человек, она не хотела умирать, особенно теперь, когда перед ней открылись удивительные горизонты, когда она только-только познакомилась с отцом. Но такова жизнь – нечто вроде «Ветреного романа», венесуэльского телесериала. Кстати, о венесуэльских телесериалах. Почему бы нам ее не оживить? В венесуэльских сериалах такое происходит по первому желанию сценариста. Почему снова не ввести ее в действие? Думается, она не станет возражать.

(Ну давай, давай, воскреси ее, ведь она действительно не заслуживает такой смерти – умереть под обломками здания, это так непоэтично, так грубо! Иди к своей малютке, милая, припади к ее губам, ну же. Сделай ей искусственное дыхание.)

Я бы и сама этого хотела, но помни – сначала я должна попросить у нее разрешения. Не забывай – именно она диктует мне эту книгу. Как, ты до сих пор не поняла? Да, да, это покойная Мария Регла Перес Мартинес диктует мне все, начиная с первой главы – каждое слово, каждую запятую.

(Вот именно, детка! Не будь неблагодарной. Значит, это она работала вместо тебя, как лошадь. Давай, проси у нее разрешения! Уверена, она тебе его даст! Если, конечно, у нее достанет безумия, чтобы воскреснуть!)

О'кей, я попрошу у нее разрешения. Но только знай, что гнуть спину пришлось нам обеим.

Разреши отец, разреши мать, разреши, эчу Алагбана, разреши, дом, эчу акуокойери, разреши, угол Третьей улицы и дерево хагуэй, приветствую тебя, тетушка, что сидит рядом, приветствую того, кто заботится об оруле, приветствую тебя, моя голова, приветствую всех ориша и всем старикам – привет. Привет тебе, голова, свыше отмеченная, ориша глубин океанских, Царь его сын, в пути я буду начеку, олень венценосный принадлежит Обатала, послания Обатала – по праву.