Детская книга
Шрифт:
Гризельду трясло.
— А твой брат здесь, под этой шляпой. Он сбежал. Он был в больнице в Миллбэнке…
Вольфганг встал, задрожал и снова сел, слабо ухмыляясь.
— Найди кеб, — сказала Дороти. — Найди Гедду. Посадите его в кеб.
В госпитале хватало помощниц-энтузиасток из школ для благородных девиц. Двух серьезных девушек из Челтнемского женского колледжа отрядили по делам, и Дороти пошла осматривать своего немецкого брата, замаскированного шляпой. Она взяла его руку и замерила пульс.
— Слишком частый, — сказала она. — Тебе нужно лечь.
На Портман-сквер царило счастье — несмелое, с привкусом горечи. Два молодых старика рассказывали о поглотившем их хаосе — то немногое, о чем хватало
Анархисты пришли к власти. Их вел кроткий Густав Ландауэр, еврейский поэт, обильный бородой и речами. «Швабингский совет» национализировал всё, закрыл все кафе, кроме «Кафе Стефани», и передал управление университетами в руки студентов. Они обыскивали дома в поисках провизии, но ничего не находили. Продуктов не хватало, а союзники перекрыли границы. Секретарь министерства иностранных дел, кроткий характером, писал настоятельные письма Ленину и папе римскому, жалуясь, что кто-то украл у него ключ от сортира.
В апреле ссыльное правительство попыталось устроить путч, и власть ненадолго захватил Баварский совет во главе с еще одним евреем, спартаковцем Евгением Левине. Правительство изгнанников, которое ранее надеялось получить Баварию обратно с помощью баварских войск, нехотя попросило помощи у федеральной германской армии. Они захватили Штарнберг и Дахау. Последовал «белый террор». С Ландауэром жестоко расправились. Левине казнили с соблюдением всех формальностей. Бойцы бригады Эрхардта, соединения добровольческой армии, носили на золотых шлемах примитивный сексуальный символ, часть герба «общества Туле», в котором проповедовались теории чистой и нечистой крови, — «древнюю спираль», крючковатый крест, свастику. Они горланили песни во славу этого символа. В столице Баварии был восстановлен порядок.
Красные смело сражались, особенно на вокзале, где продержались один день и одну ночь.
Чарльз-Карл сдавленно спросил Вольфганга и Дороти, нет ли у них известий от семьи Штерн. Те сказали, что новостей из Мюнхена нет — поезда не ходят, письма остаются без ответа.
Тогда Чарльз-Карл открыл им, что Леона Штерна убили в боях за вокзал. Леон пал за свои убеждения. Вольфганг склонил голову. Воцарилось молчание.
Чарльз-Карл побывал и в «Саду зеркал фрау Холле». У Ансельма Штерна и Ангелы дела обстояли относительно благополучно, хотя сами они были худы и голодны. Они подумывали перебраться в Берлин, так как Мюнхен становится неподходящим местом для евреев.
Дороти ни разу не пришло в голову спросить, не еврей ли ее отец, а он не счел нужным ей сказать. Она медленно произнесла:
— Может быть, когда все кончится, они смогут приехать сюда.
Они будут ставить волшебные пьесы для нового поколения детей. Ангела будет работать — в Лондоне, в Кенте, где-нибудь, где
Они — выжившие — тихо собрались за обеденным столом и молча выпили в память Леона. Тени прошлого оживали в их памяти и незримо вставали в сумраке за спиной. У каждого в прошлом осталось что-то такое, о чем он не мог рассказать и не мог забыть. У каждого — что-то такое, что можно было пережить, лишь никогда не упоминая об этом. Но по ночам они просыпались от чудовищных снов, которые регулярно возвращались, каждый раз потрясая заново.
Катарина зажгла свечи, ради такого случая — поставленные в серебряные подсвечники.
Филип сидел в конце стола в инвалидной коляске, поддерживающей ногу. Рядом с ним — Дороти, напротив нее — Вольфганг. Чарльз-Карл сидел рядом с Элси, их руки соприкасались. Катарина смотрела, как ее дочь смотрит на Вольфганга Штерна. За время войны Гризельда стала сосредоточенной, деловитой, похожей на старую деву. Катарина почти смирилась с мыслью, что дочь замурует себя в колледже. Сейчас сосредоточенное лицо Гризельды словно рассыпалось на части, на нем читался голод, какого Катарина никогда не видела. Катарина спросила Вольфганга по-немецки, обратившись к нему на «ты», не хочет ли он еще супа. Вольфганг улыбнулся, мрачное лицо слегка оживилось. Катарина подлила супу своему хрупкому, костлявому сыну и его жене, жадно и боязливо наблюдавшей за ним. Она подлила супу и Гедде, усталой, но почти довольной, — она весь день работала, принося людям пользу, — и Энн, которая в последнее время привязалась к Гедде. Она подлила супу и Дороти, а та поделилась с Филипом, который сказал, что суп восхитителен. Изящные клецки плавали под золотистой поверхностью, покрытой вуалью тонко рубленной петрушки, которая качалась и завихрялась водоворотиками. Пар поднимался вслед дыму свечей, и все лица казались мягче в дрожащем свете.
Благодарности
Этот роман многим обязан множеству людей, которые рассказывали и показывали мне разное, делились со мной знаниями. Люди всегда благодарят своих терпеливых супругов в самом конце, но я хочу поблагодарить своего мужа, Питера Даффи, в начале. Он показал мне Южную Англию, возил меня в самые неожиданные места, делился со мной своими глубокими познаниями о Первой мировой войне и своими книгами. Он выяснял факты о расстояниях, способах передвижения, зданиях и искал (и находил) у меня ошибки. Кроме того, он был терпелив.
Я многим обязана Мэриан Кэмпбелл: она показала мне серебро и золото в коллекциях Музея Виктории и Альберта и догадалась, что мне нужен будет Глостерский канделябр. Она также показала мне подвал Музея и хранящиеся там сокровища. Рейно Лифкес познакомил меня с отделом керамики, в том числе с работами Палисси и ранними майоликами. Сосуд в руках ощущается совершенно по-иному, чем сосуд за стеклом. Фиона Маккарти послала мне свой экземпляр книги Энтони Бертона «Видение и случайность», посвященной истории Музея. Я поняла, что мне нужен собственный экземпляр этой книги, и купила его. Ее труды об Уильяме Моррисе также были мне чрезвычайно полезны. Я благодарна сэру Кристоферу Фрейлингу, который послал мне книги о Королевском колледже искусств и беседовал со мной об этом колледже.
Моя дочь, Антония Байетт, в бытность свою директором Женской библиотеки помогала мне с историей женского суфражизма и представила меня Энн Саммерс и Дженниан Геддес, которые щедро снабдили меня завораживающе интересной и чрезвычайно полезной информацией о женщинах в медицине в эпоху, к которой относится действие моего романа.
Эдмунд де Вааль пригласил меня к себе в студию и позволил погрузить руки в колеблющийся глиняный горшок. Он также снабжал меня книгами и рекомендациями по чтению других книг, и я ему чрезвычайно обязана. Мне также помогала Мэри Вондраух, чья книга по обливной керамике мало того что чрезвычайно интересная, была к тому же полна технических сведений и замечательных терминов.