Детский дом и его обитатели

Миронова Лариса Владимировна

Нет, этого, конечно, не было.

Несмотря на все, порой весьма жестокие меры «воспитания» из её обширного директорского арсенала, к тому же, с использованием могучего административного ресурса, она могла общаться с детьми и по-простому, как милая мамочка…

И это – без всякого притворства. Могла и в село пошутить, и приголубить могла, если в хорошем настроении. Мне иногда даже казалось, что это конкретно я, своим неугомонным правдоискательством довожу её до ручки… И у неё, конечно, свои любимчики. Однако очень скоро я заметила, что в любимчики она выбирает неблагополучных,

именно им отдаёт предпочтение. Но было в этом повышенном внимании к несчастным детям, уже имевшим, как правило, статус «основных», что-то от подкупа, она как бы заискивала перед ними… Возможно, она их побаивалась, не сама, конечно, на неё, естественно, никто не нападал, но – потенциального вреда, который эти «сорви головы» могли причинить вверенному ей заведению. Лицемерие ей было, конечно, свойственно в значительной мере. И дети это, по-видимому, хорошо определяли, правильно понимая природу её директорской доброты.

Однако к некоторой категории детей она испытывала откровенную неприязнь. В «противниках» у неё были: Лена Ринейская, Игорь Жигалов, Надюха… Она попала в чёрный список с первого же дня. Эти дети отличались от остальных, в первую очередь, тем, что их невозможно было подкупить лицемерной заботой, посулами, вкусненьким чем-нибудь прикормить… Яркой чертой характера таких детей была гордость – а этого Людмила Семёновна не любила. Покорность и только покорность могла вызвать её благосклонность.

Зато Нора именно к этим детям (по той же причине) испытывала особое расположение. И она всегда приносила на смену домашнюю выпечку – угостить детей. Они брали. Съедали, делясь с другими, но особой благодарности к Норе за её искреннюю заботу всё же не испытывали. Они это воспринимали как должное. Они понимали, что Норе от них ничего не нужно, просто она – добрая, но и им ничего от неё, «ночной воспиталки» тоже не нужно было. Такие люди, как Нора, с её «тяжёлым грузом» моральных ценностей, увы, не были для них «предметом восхищения»…

Некоторые, Бельчиков, в том числе, зная слабость Людмилы Сергеевны (привечать «основных»), открыто этим пользовались. И даже шантажировали её «шмоном», особенно после завоза на склад новых вещей. Привозили вещи часто.

Однажды Татьяна Степановна мне сказала:

– Вы дома у неё были?

– У Людмилы Семёновны?

– Ну да.

– Нет. А что?

– Вы даже представить себе не можете. Сколько у неё всего! И глаза пионервожатой развернулись размером по блюдцу.

– Хорошо зарабатывает, надо полагать, – говорю вполне политесно.

– Ага, неплохо. Особенно с премиями от часового завода.

– Шикарно, – восхитилась я.

– Но это не всё.

– Ещё что-то? Как интересно.

– Я серьёзно. Дома настоящий антикварный магазин. А в Москву приехала десять лет назад, простите, без смены нижнего белья.

– Вам и это известно? Какие пикантные подробности…

– В дэдэ сначала жила. А теперь уже получила трёхкомнатную квартиру в центре Москвы.

– Здорово.

– Ещё как. «Обувает» богатых шефов, и прикармливает всё районное и городское начальство.

– Вас послушать, так она самая главная атаманша уголовного мира.

Татьяна

Степановна обиженно посмотрела на меня. Я серьёзно вам говорю.

– Но какое мне дело до всего этого? Ей дарят щедрые подарки…

– Дарят? Как бы не так! Это хищение!

– Тогда это головная боль ну… прокуратуры хотя бы, – говорю я, не зная уже, как и выпутаться из этого странного разговора.

– А, не ломайте дурочку, – говорит она раздражённо, – дарят часто, но – детдому, а она всё самое ценное к себе домой отвозит.

– Но если это так, то почему, и в самом деле, молчит прокуратура?

– О!?

– Ну да, есть такой орган надзора…

– Прокуратура!? – искренне изумляясь, сказала она. – Знаете. В какую историю влипла ваша любимая Норка два года назад, когда полезла в это логово?

Я отрицательно покачала головой.

– Так вот. Слушайте и просвещайтесь.

И она рассказала мне страшную историю про то, как…

Нора с группой воспитателей, отчаявшись найти правду в инстанциях, отправилась к одному заслуженному работнику МВД, фамилия его была, кажется, Рябов. Рассказали воспитатели всё, как есть, и среди шефов нашлись люди, которые эту правду подтвердили.

И тот сказал:

«Вы это от зависти говорите. Поливаете грязью (хрясью – с особым акцентом говорил товарищ) достойных людей».

И ещё прочёл целую лекцию, про то, что эпоха доносов прошла. Век оборотней и вурдалаков из прошлого, слава богу, близится к заключениею… Не подумайте плохого… Пусть каждый имеет столько, столько может иметь. Военный коммунизм закончился… И не дело тех считать чужие доходы, у кого и на собственные расходы не хватает…

– В чём-то он прав, – продолжаю уклоняться я.

– В «чём-то»? – вскипела самоваром она. – В том, что они все заодно – милиция и воры. Они сговорились красть всё, что плохо лежит.

– А плохо лежит многое. Если не всё, согласна.

Татьяна Степановна приободрилась.

– И я о том же. Я знала – вы поймёте.

– Стараюсь. Так что дальше?

– Втянулись? Отлично.

– Я вся внимание.

– А чтобы совестливые граждане не вякали, эти ворюги и бандюки уже политику шить начинают. Мол, всё это – пережитки сталинизма. Кто против ворюг, тот сталинист, и вообще большая бяка и совок, слышала такое слово?

– Нет.

– Один диссидент его придумал, всем уже нравится.

– Так что с Норой? – возвращаю разговор в более конкретное русло.

– Механизм, как видим, отлично смазан. И прокуратура, и Минпрос, и газеты – все на стороне воров.

– Так уж и все? – переспрашиваю я.

– А кто не «все», того впихивают, понимаете? Ни им, ни их детям и внукам ходу нигде не будет. Черные списочки уже составлены.

– Но это что-то из области ненаучной фантастики, – возражаю я.

– Реальность. Грубая реальность. Но её не все пока видят. Народ у нас привык видеть в перспективе лучезарное будущее. Нет, не так… «в переспективе», так сейчас говорят, потому что хамьё, которое засело везде и всюду, не умеет слова произносить как правильно. Зато оно знает, как схапать то, что плохо лежит…